Огонь Черных лилий - [63]

Но гвардеец, смешно тараща глаза, прошмыгнул мимо.

Ясмин ухмыльнулся.

Впереди был открытый пустырь — земля, выжженная химическими пожарами.

— Идеальное место, — рассудил главнокомандующий и, щелкнув переключателем огнемета, абсолютно не таясь, побрел к пустырю.

Яркий всполох синего пламени.

Он словно ночной костер привлек мотыльков вооруженных до зубов разномастным оружием. Первыми шли огнеметчики из второй ударной бригады штаба. За ними тянулись автоматчики и каты, новоявленный элемент солдат гвардии. Пластмассовые стволы застывших деревьев укутывали мраком не более светлые фигуры метателей, а с электропланов следили в оба жадные глаза еще одного элитного отряда — рукопашников.

Ясмин вдохнул свежий весенний воздух и подставил омертвевшее лицо струям ветра, неторопливо ласкающим землю.

«Все супер!» — в ушах послышался знакомый голос, отдающий печальной нежностью прожитых минут.

— Ты всегда так говорил, мой мальчик! — прошептал Ясмин, — Всегда, даже когда твое сердце разрывалось от боли. Теперь моя очередь повторять за тобой. Все супер…

— Господин Главнокомандующий, — тревогой сирены разлился механический голос громкоговорителя, — Сдавайтесь. Вы обвиняетесь в убийстве новоявленного главнокомандующего Эдо Гарака, входящего в совет Пяти, и объявляетесь вне закона до принятия решения о вашей последующей судьбе. Сдавайтесь, или группы захвата получат приказ атаковать.

— Паршивые псы! — железный голос Ясмина окрестил пустырь зовом бога войны, — Смотрите, смотрите же, как главнокомандующий армии Черных Лилий будет умирать за свою любовь!

Ясмин, ни минуты не колеблясь, врубил огнемет на полную мощность, и лавина синего пламени вырывалась наружу, освещая гневом огня истрескавшуюся и высохшую землю пустыря.

Ясмин Кай Иоганте

04:57

Мой нежный мальчик, я дерусь за тебя, ведь я так сильно хочу вновь прикоснуться к твоему телу. Эти недостойные рода человеческого даже в таком внушающем количестве слишком слабы, чтобы бороться со мной.

Огнеметчики… Да, половина из них даже не знает, как правильно пользоваться своим оружием. Разрезаю их бренные тела искрами синего пламени, орошая истосковавшуюся по влаге почву алой кровью… Хороший будет восход. Люди падают, дымя своей плотью, а мои мысли далеки… Я словно вижу контуры плеч моего Винсента, его глаза, вечно зовущие во внеземную даль.

Винсент… Твоя музыка прекрасна, я слышу каждую струну, а значит, скоро я снова смогу прижать тебя к себе. Хочу тебя Винсент, как никогда раньше. Скучаю по твоему жизненному воплощению. Но мертвый ты для меня еще более соблазнительный, потому что погоня за тобой, мой мальчик, стала намного сложнее. Как я тоскую по очерченной линии твоих воспаленных моей любовью губ! Как я хочу услышать твои стоны… Обладать тобой и только тобой — вот мое единственное желание. Винсент, как ты далеко!

На смену распотрошенным солдатам идут новые бумажные человечки с аурами мотыльков. Кто на этот раз?

Пули? Значит, ребята заняли огневые позиции. Мое тело справится и с десятью смертельными ранами, слишком хорошо все заживает. Но вопреки своим способностям, хочу побыстрее растаять и встретиться со своим мальчиком. Ты ждешь меня, Винсент?

В ответ лишь выстрелы.

Они мешают мне говорить с моим чудным призраком.

Внезапно замечаю, если палить им в глаза, они не смогут прицелиться… Действую. Пламя проходит по рядам автоматчиков, приваривая насмерть железные клепки их перчаток к дулам автоматов. Так они и застывают с нечеловечески искривленными туловищами, сжатыми болью и безысходностью… Опавшие лепестки Черных Лилий.

Я, кажется, ранен. По крайней мере, моя форма в свежей крови, легшей алыми пятнами поверх пятен жизни Винсента. Хорошо… Наша кровь соединяется на самом деле.

Я счастлив от осознания этого факта.

Винсент, мой мальчик! Хочу снова любить тебя. Я не верю, что ты лишь бежал от меня… Нет, тебе нравилась наша игра. Тебе самому. И ты сам шел ко мне, как вот эти несчастные ребята-мотыльки.

Место автоматчиков занимают рукопашники, высадившиеся, словно пауки по канатам. Впечатляющее появление, но совсем простая задача.

А один даже меня задевает, прежде чем я обугливаю его лицо. Жаль, родители не узнают сына… Надо отдать им должное, он вырос смелым.

Винсент, ты тоже был смелым. Я таких никогда больше не видел… Даже я был слабее, поэтому ты предпочитал войну с самим собой. Но надеюсь, я не был лишним, потому что с ума схожу по тебе. Мне нравилось смотреть, как твоя плоть раздвигалась под моим нажимом, и на твоем лице краснели жилы, рассекречивая все твои попытки сопротивляться. Но разве тебе не нравилось? Ты и сам не замечал, как твои губы шевелились в словах: «Ясмин, глубже, еще..», и я вцеплялся руками в твои плечи и проникал в тебя так глубоко, что твои глаза расширялись от удивления. Ты дрожал, но снова непроизвольно умолял унизить тебя.

«Кончи в меня, я хочу ощутить» — повторял ты, зажмуривая напряженные сопротивлением глаза. И я делал, как ты хотел. Всегда делал… А потом наблюдал, как ты, лежа на коленях, часто и глубоко дышал в попытках сдержать слезы. Ты был убит болью, нанесенной не моими руками, а только с их помощью. Это ты бичевал себя! Ты сам не мог простить себе желания быть униженным, и вместе с этим не мог противостоять удовольствию от подобных ощущений. Разве нет, мальчик мой? Ты заставил себя платить за грехи, сам осудил на вечное страдание — самое страшное для сильных людей, такое, как унижение. И ты ненавидел это, но все равно испытывал жгучие желание вновь и вновь страдать, искупая только тебе ведомые проступки.