Огни маяка - [13]

Между старшиной и учеником зародилась дружба. Крюков охотно беседовал с Назаровым, они вместе перекуривали, играли в шашки, ходили на берег. И глядя тогда на простодушное лицо минера, слыша его по-детски заливчатый смех, не мог себе Назаров представить другого Крюкова — своего учителя и начальника. Старшина был подтянут, строг и неумолим даже в мелочах: когда Назаров являлся к нему по службе, он следил за его выправкой, заставлял докладывать по уставу. И как-то раз, заметив недоумение во взгляде Назарова, объяснил:

— Я и сам таким был, как ты. Хваткий был матрос, но кой на что поплевывать любил. Был у нас на корабле боцманом мичман Костылев двадцать два года плавал; он мне говорил: «Смотри, Крюков, душа у тебя соколья и руки самобытные. Все тебе дается, а только озороват. Помни: дисциплине не научишься — ничему не научишься. Споткнешься когда-нибудь».

— Споткнулись, товарищ старшина? — с любопытством спросил Назаров. Крюков утвердительно кивнул головой.

— Здорово споткнулся. Говорить об этом теперь не стоит, а только чересчур я на удальство свое понадеялся, а точности не хватало — не дотянул. Меня по-настоящему под суд надо было отдать. Позвал меня Григорий Кондратьич, боцман, к себе в каюту, прикрыл двери и спрашивает: «Ну, как нам теперь с тобой быть? Говорил тебе, что озороват. Вот и дорвался. Что теперь делать будем? Будь ты по-настоящему дисциплинированный моряк, не было бы этого с тобой. Признаешь?»- «Признаю, Григорий Кондратьич, больше такого никогда не будет». Поглядел он на меня и говорит: «Ну, иди. С командиром потолкую». Вот с тех пор,- закончил старшина,- я на всю жизнь знаю: мелочей не бывает, все важно. А без дисциплины до этого не дойдешь…

На следующий день ветер усилился. Волны крутыми пенистыми гребнями хлестали на палубу, раскачивали корабль. Ход уменьшили наполовину: волны могли оборвать трал.

После полудня командир приказал выбрать трал. И скоро после того, как буи. постепенно сближаясь, сошлись за кормой и были, наконец, выбраны, вахтенный матрос громко закричал:

— Справа по траверзу мина…

Перержавел ли минреп и волной сорвало мину, но она, сильно раскачиваясь, плыла по морю — темная, рогатая.

С катера за ней молча следили. Все знали, что ее нельзя оставить, как нельзя оставить на свободе сбежавшего из клетки хищного зверя. Спустить шлюпку и подойти на ней к мине нечего было и думать, расстрелять ее с корабля издали не попадешь, а близко подорвешь корабль,

Тогда раздался спокойный голос Крюкова с какой-то особенной интонацией,- Назаров сначала не понял значения его слов:

— Закурить придется.

Мичман Родионов тихо подтвердил:

— Да, Крюков, придется тебе покурить.

Только тогда понял Назаров, какое страшное курение предстояло старшине. Он остался в одних трусах, к нему привязали подрывной патрон с бикфордовым шнуром, и он подошел к борту. Родионов дал ему папиросу и зажег спичку.

Корабль осторожно пробирался к мине. Крюков глубоко затянулся н так, с горящей папиросой, не прыгнул, а сполз в воду.

Он плыл как-то странно, видимо, прятал папиросу от волны. Вдруг с Крюковым что-то случилось. Он заметался и повернул обратно; ему бросили конец н он вскочил на палубу,

— Другую закурим,- сказал старшина,- потухла.

И через минуту он был опять в море. И опять все напряженно следили за ним. Вот он уже возле мины, вот ухватился за рым, и Назаров невольно вскрикнул, увидев голову старшины у самых колпаков мины.

.. Когда Крюков подплыл к кораблю и его вытащили, Родионов, стоящий с часами, скомандовал самый полный ход. И все же катер сильно встряхнуло от взрывной волны. Старшина в кубрике вытирался полотенцем и, увидав восторженные глаза Назарова, сердито сказал:

— Чего не видал? Простое дело — сам то же делать будешь…

«Неужели буду?»-думал часто Назаров, когда греб на шлюпке к мине, когда удерживал шлюпку, чтобы не стукнулась она о мину, и смотрел, как, наклонившись вперед, Крюков протягивал длинные, цепкие руки и с удивительной ловкостью брался за рога мины и набрасывал на них подрывной патрон. Ошибаться было нельзя, и Крюков, как и Другие опытные минеры, никогда не ошибался. Он так искренне считал себя обычным, рядовым минером, что в конце концов и Назаров поверил в это. Он учился у старшины, учился его умению, дисциплинированности и постоянной готовности идти на самое трудное дело.

И все же, когда бывалые старшины и матросы с колодками орденов и медалей на груди, сиди на пирсе в часы отдыха, курили и разговаривали, Назаров, хоть и привыкший к ним, испытывал особое чувство: очень многое пронесли эти люди в своих сердцах за годы войны. Они дрались под Севастополем, Одессой и Новороссийском, прорывались к вражьим берегам сквозь ливень снарядов, высаживались на берег, тралили под огнем. И то, что они остались такими же простыми, как и он сам, молодой матрос, после войны пришедший на корабль, еще больше влекло к ним Назарова. Он, сам того не замечая, старался равняться по ним и теперь уже не волновался. когда вместе с Крюковым отравлялся на шлюпке подрывать мины.

…Волна была маленькая, и Назаров размашистыми взмахами весел гнал шлюпку. Потом затабанил, удерживая шлюпку на веслах, зорко следя за приближающейся миной.