Огни Анютинска - [2]

шесть, слушая скучноватые лекции, параллельно рисуя в тетради цветочки,

портреты симпатичных девушек и сочиняя стихи.

Нет, учеба не была для Леснинского совершеннейшим адом: порой

были в ней интересные моменты, но редко. И утомляли в первую очередь не

лекции, на которых можно было просто слушать или, если уж становилось

скучно совсем, заниматься посторонними делами в тетради, а бесконечные

задания, над которыми приходилось корпеть по приходе домой уже совсем

без интереса. С этими заданиями невозможно было расправиться быстро,

как с монотонной, но простой работой: истратить на нее последние остатки

энергии, но зато больше о ней не вспоминать. Заданий было не так уж

много, и специалисту в этой сфере сделать их было бы ничуть не сложнее,

чем сложить два однозначных числа. Но Леснинскому задания давались

нелегко; иногда он мог целый час сидеть, уставившись в учебник или

тетрадь, и думать о чем-то своем. Но даже все эти назойливые задания

можно было бы посчитать небольшой неприятностью, если бы не

накопилось так много разочарований. Разочарование! Какое знакомое и, в

то же время, интересное слово. Можно разочароваться в одном человеке

после разговора с ним, в одном городе после поездки туда, в одном товаре

после его покупки… Но такие, одиночные, локальные разочарования иногда

могут быть просто черными точками на общем фоне, не особо на нем

заметными. Как маленькая соринка на объективе, оставившая темный

пиксель на фотографии, но не испортившая эту фотографию напрочь. Но

таких, казалось бы, небольших разочарований, может накопиться

бесконечное множество, и тогда весь общий фон становится серым. А потом

черным. Конечно, не всегда все бывает настолько грустно, но в случае с

Леснинским получилось именно так.

III

Все мы – пришельцы из разных миров. Как бы странно это ни

звучало, но, когда человек рождается, он не всегда попадает в свой мир.

Этих миров так много, и все они очень разные, и порой человека может

занести очень далеко от его родного мира.

Леснинский явно родился не в своем мире. Всю жизнь он прожил в

городе Мерзкособачинске, в одном из таких миров. Конечно, когда человек

рождается в определенном мире, он к нему привыкает, и ему кажется, что

какой этот мир есть, такой вроде и должен быть… А как еще может быть по-

другому? Вот и Леснинский вроде бы привык к этому миру. Но все же

многое в нем ему казалось странным. Даже не странным, а, скорее,

несправедливым и каким-то негуманным. В свою очередь местным

жителям, для которых этот мир был более близким, которые при рождении

попали в свой мир, странным казался сам Леснинский. Он производил

впечатление какого-то иноземца: одевался не по здешней моде, слушал

музыку, которая здесь считалась безвкусицей, всегда ходил особняком. Если

с ним кто-то пытался заговорить по-доброму, он охотно вступал в разговор,

но сам первым почти никогда разговоров ни с кем не заводил. Он не питал к

окружающим людям изначально какой-либо злобы, если те не делали ему

подлостей первыми, но был довольно недоверчив к незнакомцам. Хотя

недоверчивостью он стал отличаться последние несколько лет, и это

неспроста… Еще лет пять-шесть назад он мог поверить на слово первому

встречному, и таким образом не раз был обманут. Но утратил доверие к

этому миру окончательно он не из-за этих небольших обманов, а из-за

одного, последнего, но очень большого и подлого.

Тем временем начался очередной учебный день. Леснинский прошел

шумный холл, в котором толпилось много народу, затем, миновав коридор,

зашел в аудиторию и сел за ближайшую свободную парту. Сел как в

электричку, не как долгожданный гость или, наоборот, явившийся не к

месту, а просто как один из многих, как обычно, как всегда…

Началась пара. Лекция обещала быть довольно заунывной. Точнее,

непонятной. Она была бы интересной, если бы Леснинский хоть что-то

понимал. Но понимал хоть что-то в этом предмете он только первые два

занятия. На третьем он понимать перестал, и лекции по этому предмету

превратились в очередные часы для рисования, сочинительства и

размышления. Леснинский уже заготовил очередной чистый лист тетради.

Началась перекличка:

- Аланин!

- Здесь!

- Беляков!

- Здесь!

…

За соседней партой сидела девушка, которая была Леснинскому очень

симпатична. Блондинка среднего роста с длинными волосами, волнами

нежности струящимися на плечи, небесно-голубыми глазами и до

невозможности милым, завораживающим взглядом. Таким взглядом

можно остановить скоростной поезд, оживить мертвеца или сразить

наповал всех в радиусе ста десяти километров. Она была прекрасна.

Леснинский никогда так сильно не чувствовал одиночества, как в те

моменты, когда любовался ею. Она была так близка, но в то же время так