Огненный пес - [64]
Распутав этот темный клубок противоречий, он почувствовал невероятное облегчение. И еще сказал себе: «Если я, несмотря на все, виноват, то сегодня искупаю свою вину. А если ее нет, тем лучше, ибо я шел до конца в том, для чего был рожден».
Он спросил себя еще о том, будет ли Жанна горевать или примет все, как он сам, просто и спокойно. Пытаясь представить ее лицо, он увидел ее в Пюи-Шаблене, в день их свадьбы, всю светящуюся от счастья и надежд и как бы потерявшуюся в своем кружевном одеянии. Повсюду цвели яблони, стояли деревья в подвенечных нарядах, или это были снежные кружева… Он не помнил больше, была ли тогда зима или весна… Вспоминал только огромное лазурное небо, дрожащее в этой бесконечной белизне, в белых гирляндах фруктового сада, в белоснежном платье Жанны де Катрелис…
Затем он взял за руку маленького Жана, и они, разговаривая друг с другом, пошли туда, в высокий лес Ла-Перьеры. Из последних оставшихся у него сил он подумал: «По крайней мере, он будет счастлив. Пусть я принесу ему удачу!» Он не понимал больше, то ли он идет рядом с ребенком или этот ребенок — он сам. Ибо речь шла уже о том, что в тине, среди водорослей спущенного накануне пруда, тело… окровавленное…
— А! — сказал он громко, — наконец я узнаю все!
— Вам не следует так переутомляться! — не заставил себя ждать господин кюре.
После ухода священника он выглядел умиротворенным. Лежал, не двигаясь, с закрытыми глазами, дышал бесшумно. Казалось, его душа ждала, когда ее телесная оболочка окончательно разрушится и можно будет ее покинуть. На чистый, похорошевший от мороза снег уже легла темная ночь. Валери зажгла свечу. Сидя у изголовья, она без устали перебирала четки. Внизу Сан-Шагрен опустошал бутылку. Предвидя ночное бдение, он подкреплялся. Это был предусмотрительный человек. Наконец он поднялся, краюха хлеба и нож в руке.
— Что же это такое? — философствовал он. — Вчера он был как огурчик, и на тебе…
В этот момент господин де Катрелис впал в коматозное состояние. Первые хрипы вырвались из его груди.
— Ты понимаешь? — сказала служанка. — Наш бедный господин нас покидает.
И она принялась читать молитву на исход души.
Но он бывало говорил, что не может скончаться, как все, обыкновенным образом. Так и вышло. Хрип внезапно прекратился, дыхание восстановилось и вскоре стало глубоким. Правая рука сжала невидимые поводья. Пораженные служанка и доезжачий услышали:
— Не нервничай, моя Жемчужина! Еще не время расслабляться… Прыгай! Прыгай!.. О! Моя прекрасная девочка, как я тебя люблю! Иди! Иди! Он впереди. А! Ты великолепна!
Черты его лица ожили, цвет лица потеплел, морщины разгладились, синие глаза засверкали, как драгоценные камни.
— Это самый прекрасный волк из всех, каких я видел в жизни! Доезжачий! Где ты, мой дорогой доезжачий?
— Я здесь, хозяин.
— Ты его видишь?
— Да, он там.
— В нем будет, наверное, сотня фунтов. Ты видишь его дьявольский воротничок, говори!
— Я вижу его, но волк вовсе не молод.
— Тем живее будет охота, мой мальчик!
Сан-Шагрен узнавал своего хозяина. И как бы прост он ни был, вздрогнул от неподдельной радости.
— Вперед, мои хорошие! Вперед!.. Блонда, Батар и ты, Нуаро, вперед!.. Ату, мой старый Фламбо! Ату! Подбодрите моих дорогих, моих маленьких! Хвост у него опустился… Не видишь разве, Сан-Шагрен?
— Вижу, он поддается.
— Труби, труби, доезжачий! Он выигрывает…
Но если его душа, взлетев, отсутствовала, то что же жило в нем, кричало в полный голос?
— Ату, ату, мои прекрасные! Но где же мой доезжачий? Где Сан-Шагрен?
Его большая голова поворачивалась то вправо, то влево, горящие глаза обшаривали полутемную комнату, рука поднимала воображаемый рожок.
— Я не могу трубить! Вчера волк помял его и продырявил. Он теперь никуда не годен. Старинный рожок… Доезжачий, ты ротозей! Он уходит…
Сан-Шагрен не выдержал. Он кубарем скатился с лестницы, галопом вернулся назад, держа в руке свой рожок.
— Ты не сделаешь этого, — воскликнула Валери, — у постели умирающего!
— Если это доставит ему радость?
— Доезжачий, доезжачий, погоняй Персана! А! Ленивое животное, все время сзади, нос по ветру…
— Я прибыл, хозяин. Я был там. Слушайте!
Он поднес рожок к губам и сыграл трогательную, волнующую, вдохновенную мелодию — расставание оленя с родным лесом:
— В добрый час! — сказал господин де Катрелис, вздыхая.
И таким в этом краю, где вздыхают о прошлом широкоплечие дубы, он вошел в легенду.
