Огненный палец - [8]

Учитель знал, что сокровенна не бесстрастность, но утвержденность. Тот кажущийся естественным танец настроений, самочувствий и увлечений на самом деле лишь признак дрожащей слабости. Маг есть остановивший маятник ума. Одной твердости достаточно, чтобы творить чудеса. Такова разница между лучом лазера и обыденной лампой.

Учитель стал все чаще брать Артура к себе, сначала колеблясь, а после — с нетерпеливой уже радостью. Казалось, они отыскали друг друга после долгих лет тщеты. Эксцентричный ум Артура легко воспринимал самые странные идеи чудаковатого учителя. То глубоко таимое от окружающих понимание вещей, тот опыт непосредственного созерцания умопостигаемых прообразов, которым был щедро наделен учитель, с радостью переполненного источника передавал он единственному ученику, и само знание при этом обретало наконец ясные очертания.

Кочет парил под потолком, беспомощно наблюдая снующих внизу узконосых угольных тварей с пальцами как пяльцы. Сегодня он рвался с цепи тела и впал в медитацию, как в медицинский эфир. Астральный двойник мучительно долго, с кружением заходящегося сердца, падал куда-то вбок и вниз, а мимо проплывали, как в прозрачной кабине лифта, огненные чьи-то оскалы. Кочет оцепенело смотрел вниз на распростертое свое тело, распоротое, как ватное пальто. Так неотступно искал погубить свою душу, что когда это встало в рост — узнал сразу и рванулся, пойманный на слове. Не согласный на человеческое, так часто отчаивался и уличал себя в бессилии, что окончательная смерть, смерть-отдых, смерть-сон казалась уже вожделенной, — и вот, оказалась невозможней трансформы, готовящей его к иному и страшному. Собравшись с силами, Кочет возопил к Богу и ринулся, проламываясь сквозь студенистых существ. От вопля его задрожал астрал и пали в обморок самые пылкие медиумы. Кочет воочию видел карающую десницу и искал ее, боясь лишь пощады. Вопль, как воздух, надул его жалкую эфирную плоть. Когда пространство вокруг изменилось и засияло нежнейшими красками, Кочет изумился восхождению, а изумившись, рухнул. Уже лежа на полу кухни, продолжал вопить, криком заглушая безмерный страх отпадения от Бога, овладевший им так впервые. Миры, сквозь которые несся, казались подставленными зеркалами. Но вот Кочет уже сотрясает злорадным смехом тщедушное и жаждущее щекотки тело и, ненавидя, готов размозжить себе голову, но испуг одернул его: сразу за порогом тела теснились смрадные твари.

Кочет принялся плакать. Наконец слезы сделали его безмолвным и кротким, и в этой предельной кротости и малости своей он стал молиться, и в ответ на мольбу сердце ощутило блаженный баюкающий свет. Это повергло его в новые слезы: милость была так незаслуженна. Молясь и плача, пролежал на заплеванном полу не более суток, а в доме уже стало безжизненно. Уставясь в сердце, которое, как шаман, в бешеном беге нашептывало молитвы, Кочет вяло затопил печку, сел в углу. Поминутно отдаваясь молитвенным порывам, провел еще время, но наконец привычка к рассудку взяла верх, и вышел даже помочиться на улицу.

Снег валил большими, как бабочки, хлопьями. Ему чудились арфа, фимиам и согласные восклицания. Подхваченный небесным мотивом, Кочет закружился в исступленном танце, мешая благословение и жалобу, униженность и нежность. В эту минуту его увидели Артур и учитель, подъехавшие к дому. Учитель сразу предположил посредничество алкоголя, но Артур смотрел с недоумением. Блуждающий танец оборвался, когда Кочет заметил гостей. Побежал к сыну, схватил в охапку, целуя.

— Идемте, идемте в дом, — прерывающимся голосом позвал.

Артур возбужденно бегал по комнатам, заново знакомясь с мебелью, книгами, игрушками. Тронул клавиши пианино, забрался на диван.

— Я соскучанился, папа! — крикнул счастливо.

Кочет изъяснялся восторженными междометиями. Тогда учитель сам, неторопливо прихлебывая горячий чай, рассказал об обстоятельствах жизни Ольги и сына. В последний раз она уехала неделю назад, и мальчик совсем затосковал. Мне пришло в голову: почему бы не поехать к отцу. Здешние дороги я знаю. Артур показал дом. И вот мы здесь, — заключил, встревоженный, потому что лицо Кочета вдруг подернулось дрожью, он выбежал вон.

— Я останусь с папой, — тихо сказал мальчик.

— Да, конечно, — кивнул учитель.

Кочет появился с покрасневшими глазами и банкой консервов.

— Сейчас сообразим поесть! — сообщил радостно. Ликование заливало его, как волны маяк. Кочету хотелось петь и гладить учителя по голове, вместо снова стиснул сына.

Учитель посудил, намеки Ольги на некоторые странности мужа не лишены основания.

— Добрый человек, — обратил к нему сияющее лицо Кочет, — я сегодня воскрес из мертвых. Я спасся от ада, я готов целовать и пауков, потому что и они — Божье творение. Ты привез моего сына — это Бог сделал твоей рукой, а значит, ты добр в глазах Бога.

Имя Бога, произносимое, разговор о Нем, — все доставляло Кочету неизъяснимое, никогда не испытанное наслаждение.

— В этом доме, один, я не был даже искушаем, я был туп. С детства, как проказой, томился мечтой о небе. Во всех юношеских сумасбродствах, попойках и преступлениях был томим тоской по нездешнему. Я лез к людям, ища божества, и бежал от людей в пустыню, где лишь демоны. Знаком с ними ближе, чем ты с инспектором РОНО. Я называл Несказанное разными именами, и ни одно из них не было истинным, и я спрашивал о дороге на небо у призраков. Слишком человек, озирался среди иродов иерархии и примеривал к ним венец Царя.