Огненный палец - [11]

— Кто там? Дед Мороз, что ли? — нетерпеливо затеребил его учитель. — Что ты видишь?

Кочет, торжественный, как серафим, и тихий, не откликался. Учитель раздраженно обежал машину кругом и вцепился в переставшего наконец хохотать Себастьяна. Теперь его лицо было серьезно и почти скорбно, а глаза так же завороженно следили нечто невероятное. В растерянности и гневе учитель рывком повернул его к себе, но когда с металлическим блеском глаза мертво и немо скользнули по нему, учитель непроизвольно отпрянул, затем подбежал снова, взял Себастьяна за локоть, намереваясь насильно усадить в машину и прекратить наконец нелепую пантомиму. Но плоть Себастьяна оказалась близкой по консистенции к воску. Она легко поддалась мускульному усилию, так что рука, собственно, оторвалась, а затем все тело начало разламываться с медлительностью сновидения, без всякой крови, но как рвется в клочья слишком откровенное письмо. Останки ложились на снег, обугливались и развеивались в легкий пепел. Все произошло так мгновенно, что учитель еще даже не был потрясен. И только через минуту, вздрогнув от доносящегося с неба гомерического хохота Себастьяна, угрюмо зарычал в ответ и кинулся к машине. Сначала с опаской, затем все более энергично тряс безжизненного Кочета, пока тот не застонал и не произнес сквозь зубы:

— Что донимаешь?

— Очнись, слабоумный! Себастьян концы отдал! — Учитель чувствовал, что готов употребить мат.

— Себастьян умер неделю назад, — внятно проговорил Кочет и снова закрыл глаза.

— А здесь, рядом с машиной, кто, по-твоему, испарился, сгинул, истлел?!

— Истлел. А как ты жив и не умер? — с искрой интереса, но без выражения произнес Кочет.

— Подразумеваешь видение? Я ничего не видел. Ничего! Расскажи, Бога ради, что это было? — взмолился учитель, остро чувствуя свою слепоту и постыдную слабость. Обнаружившаяся неполноценность его злила, и готов был сейчас высмеять что угодно. Но Кочет расслабленно улыбался и молчал. Потом кротко попросил:

— Поехали отсюда.

— Я хочу писать, — сообщил Артур.

Кочет вывел мальчика из машины. Через минуту окликнул учителя:

— Смотри, а вот и трупы.

Они лежали метрах в двадцати, под соснами. Учитель представил предстоящую долгую дорогу в тот занесенный сугробами городок, где брата с сестрой ждут живыми, юными, и несуразность происшедшего впервые поразила его и опрокинула разом все теоретические построения теологии смерти. Кочет между тем ножом пытался отрезать у Люды кисть руки. Измученный ирреальностью этого дня, учитель почти без удивления спросил:

— Что ты делаешь?

Вместо ответа Кочет размахнулся и бросил почерневший кусок плоти далеко в лес. Прозвучал взрыв. Ударной волной обоих сбило с ног. Приподнявшись на локте, учитель прислушался:

— Кажется, Артур плачет?

Кочет отрицательно покачал головой. Вся из неопределенных всхлипов и плачей, в воздухе зарождалась музыка. Но учителя поразило другое. Лес, словно рождественская елка, вдруг весь озарился огнями: оранжевыми, серебряными, золотыми. Каждая ветвь была отчетлива и сияла как раскаленный металл, пламенели стволы и сучья, даже редкие птицы, казалось, вот-вот загорятся.

Они не заметили, как открылась дверца и Артур неуверенно зашагал им навстречу. Сверху камнем сорвалась странная, похожая на растрепанный шар птица. Угрожающе закричав, Кочет кинулся наперерез. Мальчик упал. Птица забилась в руках Кочета, в воздухе разлился нестерпимый запах горелого мяса. Учитель подбежал к мальчику. Он был жив, но лицо все залито кровью, должно быть, из носа. Кочет осел, сунул обгорелые руки в снег.

— Где эта бестия? — спросил учитель.

Кочет молчал.

— Понимаешь, ведь не только людям нужно спастись, — виновато и неопределенно заговорил наконец. — Нас выводят за руку ангелы, а этих кто? Если нет плоти, чтобы из нее выпрыгнуть, ни смирения, чтобы на нем подняться… Демоны — нашалившие школьники, которым гордость не позволяет повиниться, они — вечная галерка, бузотеры и двоечники, — и они жаждут прощения, искупления с такой страстью, какой человеческое естество еще не знает. Аутсайдеры духовных ристалищ, они почти не имеют шансов спастись, разве что по слову: «Блажен тот лев, которого съест человек, и лев станет человеком». В сказках есть мотив беса, вспрыгивающего на закорки к человеку и с того дня неотвязного. Я давно приучился к буквальности. Это — именно они, лишенные благодати, как бы безногие, но с ясным разумом. — Кочет опустил голову. — Я давно подозревал это. Видал его сначала в снах, полных значения, всегда в сопровождении волка. После на уроках медитации, затем и просто в зеркале. Его голосом звало меня небо, но он же сбивал с пути, приучал к отчаянным приключениям среди призраков. С ним я играл у самой ограды не-сада… Вот и Себастьян был сдвинут, сдвоен, сдунут с человеческого. Двойник — двойная крутизна и двойная кара. Но я не жалуюсь. Я научу моего спутника свету и покою, как он меня — бессонной тяге к совершенству. И когда мы оба предстанем перед Господом, я назову его братом и нам не будет уже пути обратно. Если Господь даст мне сил, — просто закончил Кочет, его лицо было задумчиво и спокойно.