Офицерский крест - [62]

Тихий, вкрадчивый стук в дверь. Гаевский открывает их и Наталья со сверкающими глазами под челкой, в которых уже нет прежней смеси стыда, настороженности, сомнений и робости, попадает к нему в объятия. Своей щекой он чувствует влажность ее шелковистых волос с едва заметным запахом дорогих французских духов, – его подарком на 8 марта.

Щелкает дверной замок, клацает кнопка магнитофона и Коэн негромко затягивает свою упоительно нежную песню.

Полетели на стол и кофта, и бюстгальтер Натальи, и юбка и трусики ее с тонкими кружевными рюшечками… Оторвалась пуговица на лихорадочно снятой зеленой рубашке полковника, ударились о пол металлическая бляшка его брючного ремня…

И были такие бесстыдно смелые и божественно упоительные ласки, на которые только и способны в мире обнаженные мужчины и женщины, взобравшиеся на пик любовных чувств и страстных лобзаний… А частые нежные стоны увлекали обоих к заметным моментам взаимных наслаждений и восторгов…

* * *

Закрутил, завертел, засосал Гаевского и Наталью их роман. Им обоим, наверное, казалось, что никто (кроме Юльки Чердынцевой) не знает об их тайных встречах и в его кабинете, и Мамонтовке. Да куда там! Институтские мужчины уже давно все знали, но помалкивали. А молодые женщины и девки взахлеб судачили про них, гадая, чем все может закончиться.

Однажды утром, еще до начала работы, Гаевский (уже не стесняясь) попросил Даниловну открыть Натальин кабинет, чтобы вставить в вазу на ее столе небольшой букет.

– Завидую я Наташке, такой мужик за ней красиво ухаживает, – с усмешкой сверкнув лукавыми глазами, сказала Даниловна, – у вас все сурьезно, товарищ полковник?

Он ушел от ответа. Лишь забубнил:

– Это… Ну… Как сказать… Думаю, что…

– Ой, товарищ полковник, что-то вы какой-то вертлявый. Не настоящий какой-то. Хитрожопый, короче. Я вас прямо спросила, а вы… Как бы Наташке с вами беды не было. Закружили ей голову, залезли в сердце, можно сказать, душу ее собой заполонили, обнадежили… А потом что, – в кусты?

– Ну зачем же так? – бубнил Гаевский, не глядя на Даниловну, – зачем…

– А затем, что я за Наташку в переживании нахожусь. Жалко мне девку. Единственная она у матери. Без отца росла. С первым мужиком-пьяницей разошлась, второй к какой-то артистической бляди сбежал, третий, алигарх, уже какой год мозги крутит, но не женится. А тут вон уже и четвертый красавец нарисовался. Полковник, но непонятно с какими намерениями. Сколько же можно? Попользовать девку – и в сторону? Оно, конечно, все это ваше личное дело. И вы меня извините, что я сую свой нос в вашу личную жисть… Но я за Наташку переживаю. Она у меня на глазах выросла…

Растерявшийся от этих прямодушных слов, Гаевский пробубнил:

– Все будет хорошо, Даниловна, все будет…

– Дай Бог, дай Бог.

Войдя в свой кабинет, он защелкнул дверь, бросил фуражку на диван, и, не снимая шинели, открыл окно и закурил. Этот разговор с Даниловной породил в его душе колючий беспорядок. Старушка задавала ему вопросы, на которые он так и не ответил, – «соскочил с темы», как иногда говорил Таманцев.

Но если не старушке, то хотя бы себе надо было отвечать. Тут он вспомнил, как в одном американском фильме замужняя любовница отвечала кавалеру, который требовал от нее развестись с супругом. Дама не соглашалась:

– Тебе хорошо со мной, мне – с тобой, давай все оставим как есть. А там – как получится. Иначе мы оба потеряем этот, возможно, самый сладкий кусок двойной жизни.

Больше всего в этом пассаже ему понравились слова «Давай оставим все, как есть». Но ведь то, что есть, не может быть бесконечным. У каждого романа рано или поздно наступает развязка. И ее не избежать двоим, оказавшимся в одной любовной лодке. Но можно ли было назвать любовью то, что уже много месяцев происходило между ним и Натальей?

Да, эта молодая женщина невероятно нравится ему всем, что в ней есть, – глазами, голосом, умом, прической, фигурой, одеждой, походкой, грудью, попкой… Ее нежностью, ее необузданной страстью, ее душой, ее стонами…

И все это влияло на него, как волшебное вино, которое хотелось пить без конца. Нет-нет-нет, он уже не был тем наивным мальчиком, который когда-то приходил в неописуемый восторг от фальшивых ласк платной проститутки или же случайной девки, положившей на него глаз. У Натальи все было искренне. Но любил ли он ее? Можно ли было назвать любовью эти горячие схватки на раздольной кровати в Мамонтовке, на диване в его кабинете? Секс, конечно, очень важный «ингредиент» любви, ее высшее физическое проявление. Но без любви – это просто человеческая случка…

О многом он передумал в то хмурое утро, много вопросов себе назадавал. Но не на все, не на все дал себе ответы. «Пусть все будет, как есть»…

* * *

– Натка, вот скажи мне, как на духу, – ты любишь его? – напористо спрашивала Юлька Чердынцева у подруги, когда они сидели в баре, за столиком под фикусами и ждали, когда официантка заварит им кофе.

– Я даже не знаю, как это назвать, Юль, – тихим, чистым голосом отвечала Наталья, то и дело поглядывая на входную дверь в бар (не появится ли Гаевский?). – Я много раз влюблялась… Но чтобы так… Я такого чувства никогда не испытывала. Ну это прям, как болезнь… Лежу ночью дома, произношу его имя, и задыхаюсь от счастья… Проснусь, подумаю о нем, и мне так жить хочется! Дождь, холод, хмуро за окном, а у меня в душе солнышко, тепло и светло… От одной мысли о нем.