Одуванчик: Воспоминания свободного духа - [75]

Было уже давно заполночь, и время возвращаться в гостиницу. Я поцеловала её в щёку и обещала скоро снова прийти, и была сильно удивлена, услышав:

— Когда, когда ты вернёшься?

— Не знаю, но скоро.

Мы с Тьеном были уже на улице, когда я почувствовала, что что–то упустила. Я вернулась к ней и прикоснулась к её тонкой как косточка ноге.

— Я люблю тебя, мама.

Неужели я действительно люблю её? Казалось, мои слова существовали сами по себе, но они придали мне силу. Что в действительности я всегда хотела, так это быть любимой. И это правда. Так может быть, это начало?

Я бы осталась в Невада—Сити ещё ненадолго, но я всё ещё работала на Джона Пола Дехорию. Он недавно продал своё прибежище на самой вершине Беверли–Хиллз, и теперь я жила и работала в его четырнадцатиакровом замке в Малибу. Джон Пол отпустил меня на время, какое мне потребуется, но кто–то же должен вести такое обширное хозяйство.

Мы с Тьеном перезванивались каждый день, а моего упирающегося брата Скота я убедила вернуться со мной и нанести ей последний визит. Я пробовала найти Элизабет, но у меня ничего не вышло. Мы были разобщённой семьёй четырёх близких родственников, которые почти между собой не общались, хотя принадлежали одному и тому же уникальному клубу. Последовательно мы все четверо испытали на себе гнев этих ведьм. Мы все принадлежали одной матери, которая не питала к нам любви, а только старалась сделать всё, чтобы сломать каждого из нас.

Но вот и роковой звонок Тьена. Мой брат Скот согласился ехать, если отвезу его я, и ни одного доллара из его кармана ему это не будет стоить.

Тьен забрал мать из Мэйдн–Вью, и отвёз её домой, чтобы она умерла в своей собственной кровати, времён королевы Виктории. Когда мы приехали, вид нашей матери был настолько ужасающим, что Скот даже отказался приблизиться. Он подумал, что она уже умерла. Когда–то прекрасная Диана исхудала так, что осталась только кожа. Её бедро было тоньше моего запястья, но она всё ещё могла сама вставать и ложиться в постель. Но вот, что странно, на голове у неё по–прежнему была копна ещё своих золотисто–каштановых волос, и я сильно испугалась. А что если и со мной произойдёт такое же? Но вовремя вспомнила, как красива, как умиротворённа была Мими, когда умерла. Надеюсь, я буду где–нибудь посередине.

Мои оба брата отправились в другую комнату, где их ждала бутылочка красного вина, и я осталась наедине со своей матерью.

Я села на краешек её постели и постаралась понять свои чувства. Немного же. Ничего подобного тому, когда умерла Мими. Даже если бы моя жизнь зависела от этого, я не смогла бы выдавить ни единой слезинки. Зачем я здесь? Зачем я снова здесь? Я принесла ей ванильное мороженое, как она просила, и покормила её с ложечки. Это её несколько успокоило, и она сказала:

— Прости, Катерина, что причинила тебе столько боли.

Эти её слова произвели волшебное действие, и из моих глаз слёзы брызнули солёным дождём.

— Почему ты плачешь?

— Потому что я действительно хотела любить тебя; мы могли бы быть друзьями.

Впервые за всю свою жизнь она мягко провела рукой по моим волосам, как это делают все матери во всём мире, и моё сердце не выдержало. Я хотела воскликнуть: «Брось, проснись, не умирай сейчас!» Я хотела провести с ней больше времени, но было уже поздно.

Нежное прикосновение моей матери смутило меня. Наши отношения похожи были на какой–то чудной танец между страхом и самосохранением. А если бы она не умирала, настал бы между нами такой момент? Её прикосновение было сродни искрам электричества, несущего исцеление. Это не взрослая женщина стояла там. Я увидела маленького ребёнка. Как если бы его искупали в тёплой ванночке и вынесли на солнечный свет. Божественное обоюдное Прощение, и прошлое уже не имело над нами власти.

Эпилог

Боб Дилан оказался совершенно прав, говоря о моей матери. Она умерла в полном одиночестве. Ни похорон, ни фанфар, ни даже могилы. Только молчаливое кремирование. Мой сводный брат Тьен хранит её прах у себя.

Целого паноптикума незаурядных личностей, ответственных за мою жизнь, теперь нет в живых. Временами мне приходится проезжать мимо того большого дома на Озета–Террас. Он всё ещё вызывает во мне таинственные воспоминания, и я спрашиваю себя: «Где они все? Как вы там без меня?»

В действительности, кроме Мими конечно, я никогда не чувствовала никакой привязанности ни к одному из членов моей умопомрачительной семьи. Я отчаянно, безрассудно хотела, чтобы они все стали мне близки, но каждый раз оказывалась вовлечена в какую–то очень странную футуристическую пьесу с недостижимыми, непроницаемыми актёрами. Своею сумасшедшей увлечённостью они небрежно одарили меня замечательными способностями. Бессердечие и жестокость моей матери развило во мне чувство сострадания и желание заботиться о ком–либо (the will of an army), а недостаток стабильности и постоянства подарил мне свободу выбора и действия.

Когда родился мой сын, как будто сам собой сломался шаблон. Мы остались все вместе как горошины в стручке, и теперь страшно веселимся, вспоминая наше незаурядное прошлое. Я по–прежнему в дружеских отношениях и с Патриком, и с Джозефом. Патрик повторно женился и счастлив у себя в Англии. Джозеф всё ещё женат на той девушке и, надо сказать, они удочерили одну девочку из Виста–дель–Мар, того самого сиротского приюта, откуда я сбежала. Денни Лейн также повторно женился и живёт в Лас–Вегасе. Он наладил отношения с Дамианом, и мы все встречаемся как хорошие старые друзья. Я очень благодарна Денни, так как именно он открыл для меня двери в замечательный мир и неповторимые времена. Он также подарил мне самое ценное моё сокровище, моего сына. Дамиан счастлив в браке с буддийской красоткой, и у меня уже внук–подросток, Джон, который говорит мне, что любит меня больше всех на свете.