Одуванчик: Воспоминания свободного духа - [72]

19

Во время моего второго в жизни семестра познания моя удивительная бабушка стала недомогать. Мими жила уже на этой планете целую сотню лет, и впервые за всё эти годы паруса её потеряли ветер. Всего два месяца назад мы с ней основательно протраливали комиссионки в поисках затерянных сокровищ, перед тем как наградить себя заварными булочками с кремом у Дюпера. Мы сходили вместе с ума, вытряхивая из шкафов шёлковые расшитые блёстками наряды сороковых годов и примеряя их перед зеркалом подобно паре школьниц, у которых родители ушли в театр.

Но одним утром позвонила мне Мими.

— Не могла бы ты приехать, любовь моя. Мне что–то нездоровится.

Только взглянув на мою любимую Мими, я сразу позвонила в скорую. Они тут же приехали и увезли её в медицинский центр «Кедры Синая». Они взяли у неё на анализ кровь, и её врач отвёл меня в сторону:

— Простите, но я вынужден вам это сказать, у вашей матери рак.

— Это моя бабушка, — поправила я его.

Она была не только мне бабушкой, моему сыну она была прабабушкой, а его сыну — прапрабабушкой! Мы составили цепочку из пяти поколений.

Мими настолько удивительно хорошо сохранилась, что доктора решили пойти ва–банк и оперировать мою столетнюю девочку! Она стойко перенесла хирургическое вмешательство, но травма сделала её слабой как ребёнка. Её доктор заверил меня, что немного отдохнув, силы вернуться к ней. Несмотря на её горячие протесты, ей пришлось смириться, что дома будет с ней рядом находиться медсестра до тех пор, пака она не окрепнет и не сможет сама ходить.

Атмосфера в палате выздоравливающей была не лучше, чем в средневековом зачумлённом городе. Унылые зелёные коридоры с вереницами инвалидных колясок, везущих изношенные, уставшие души, то впадающих в Небытие, то начинающих бормотать что–то Космосу — маленькие души, ещё теплящиеся и вспыхивающие изредка слабыми язычками пламени. Я прошла комнату медсестёр и углубилась в лабиринты безжизненных коридоров сквозь доносящиеся отовсюду слабые стоны, шла, пока не нашла мою милую, любимую Мими.

— А, вот ты где…, — весело произнесла я, как если бы всё здесь было не так плохо.

Я ещё не успела войти, как Мими воскликнула:

— Благодарю тебя, Господи, ты услышал мои молитвы. Катерина, если у тебя остался хоть кусочек любви ко мне, забери меня отсюда. Немедленно!

— Мими, осталось всего несколько дней.

Но она не унималась.

— Катерина, пожалуйста. Не оставляй меня здесь. Я здесь умру.

Моё сердце сжалось. Мне вспомнились всё, как она приходила меня спасать, как она сидела ночи напролёт, держа мою руку, когда у меня был жар, и я бредила, как она сражалась за меня в суде. Мой рассудительный нежный ангел! Она ни разу меня не бросила. Устроить побег? А как я её провезу мимо комнаты медсестёр? А как же её капельница и кислород? Смогу ли я сама её посадить в машину?

«Ладно, — сказала я себе, — думаю, у меня получится».

— Мими, если ты сможешь сама сесть, то я отвезу тебя домой.

— Смогу, — ответила моя Мими.

Она схватилась за перила кровати, попыталась подняться, но упала на подушки.

— Нет, не могу, — тихо простонала она.

Я почувствовала себя Иудой, когда поняла, что даже вынуть её из кровати мне не по силам, уже не говоря о лестницах и дороге домой. Беспомощное, жалкое существо: я могла только позвать сестру, чтобы та дала её успокаивающее лекарство. И я осталась с ней и держала её за руку, пока она не уснула.

Шли дни, Мими становилась хрупкой как лепесток, а её шансы вернуться домой — невидимой, микроскопической точкой.

Пока она таяла, я сдала два последних экзамена. Я полулежала на диване и старалась дочитать последнюю главу сухого текста по биологической психологии, когда почувствовала лёгкий толчок. Я знала точно — это моя бабушка; она собирается умереть и зовёт меня. Я схватила пальто и понеслась по Сан—Винсенту, моля Бога успеть. 10:30. Полутёмные залы пусты, даже тени ночной сиделки не видно нигде. Добежав до палаты моей бабушки, я прошептала:

— Я здесь, Мими.

Её глаза были закрыты, и усталым, тихим голосом, она произнесла:

— Это хорошо, любовь моя.

Она дышала спокойно и ровно, почти как спящий ребёнок, или как если бы готовилась к чему–то большому. Слёзы застлали мне глаза. Я вложила её мягкую, такую родную руку в свою и спросила:

— Мими, тебе хорошо, ты не боишься?

— Знаешь, и то, и другое, — произнесла она.

Я выключила свет над её постелью, остался маленький лучик, проникающий из–за двери.

— Ты что–нибудь хочешь? — прошептала я. — Могу я что–нибудь для тебя сделать?

Не открывая глаз, она ответила:

— Мне бы хотелось воды, пожалуйста.

Я нежно приподняла её милую головку и дала ей последний глоток.

— Мими, я хочу, чтобы ты знала, что каждой любвеобильной, сострадательной чертой, которой я обладаю, моей красотой и грацией, моей творческой натурой, каждой хорошей чертой во мне, я обязана тебе, это твой подарок мне.

На какой–то короткий миг она открыла глаза и ответила:

— Всё это величайшая ценность, береги их.

Это были последние слова, сказанные ею мне: «Всё это величайшая ценность».

Мне хотелось ещё поговорить с ней, хотелось спросить, куда она собирается, и на что это похоже, но это был её миг.