Одуванчик: Воспоминания свободного духа - [23]

Ники тут же сочинил для меня невероятно красивый блюз, назвав его, «Песней поезда». В нём было что–то очень грустное, скитальческое и совсем простое, как поезд, отъезжающий от станции, полный ярких надежд и мечтаний, отправляющийся вместе с тобой в путешествие по жизни. Но мне стало весело на душе, хотя слова и вызывали во мне слёзы, а к концу я совсем растаяла. В этой Train Song звучали и неудовлетворённость, и нежная грусть, и мечтательность юности. Пока он играл, я представляла свою жизнь, несущуюся по Вселенной в танце, в путешествиях, к мерцающей далеко впереди цели. Оказывается, мне не хватало именно этих слов, чтобы понять себя. Я и теперь вся дрожу, вспоминая её.

Однажды вечером я услышала под окном женского корпуса, где жила, возбуждённые крики, кричал Ники:

— Быстро, прыгай ко мне в грузовик, здесь копы!

Я жила в Беверли всего несколько недель, но кто–то сказал, что видел в полицейских листках мою фотографию. Словно чей–то вопль я услышала. Опять полиция была у меня на хвосте, и во всех кафе на Телеграфном висели мои фотографии.

Ники отвёз меня к своему отцу, это в двух часах быстрой езды к северу, в небольшой тихий городок Инвернесс.

— Здесь тебя никто не выследит, — заверил меня он.

Живописные пастбища с разбросанными по округе старыми фермерскими строениями по обе стороны от затейливо вьющейся реки, протекающей прямо через самый центр Инвернесса. Отец Ники, Рольф, был похож на цыганский вариант Джонни Кэша, также как и он, весь одетый в чёрное с огромной гривой чёрных как воронье крыло волос и умными, внимательными тёмно–карими глазами. Увидев своего мятежного сына, он недоверчиво поднял брови, но через секунду смилостивился и сказал, что мы можем остаться и пожить у него, сколько будет нам угодно.

До этого вечера я никогда не задумывалась об интимной стороне жизни, но этот вечер был особенным. Меня положили в уютную детскую кровать Ники, а сам он устроился с гитарой напротив и пел мне серенады. Я понимала, что что–то должно произойти, и это что–то оказалось божественным

В полной темноте мы предались неземной пылкой любви. Его поцелуи были как глотки прохладной росы в раскалённой пустыне. И комната, и всё кругом, всё для меня исчезло, перестало существовать. Только мы и Вселенная. Чистота и невинность наших душ могли сравниться только с религией музыки, возносящей твой дух до небес. И уже утром скользящий звук, надеваемых Ники ливайсов, щелчок застёгиваемой им пряжки ремня и вид его ещё по–детски нежной кожи — от всего — я была близка к обмороку. Мне вдруг захотелось войти в его тело, стать его частью.

Ники раньше не замечал во мне этого и, до того как мы встретились, жил с одной стюардессой, старше его по возрасту, женщиной двадцати двух лет. Она осталась в Беркли, и он сказал, что собирается порвать с ней и едет, чтобы сказать ей об этом.

— Я скоро вернусь, а ты здесь будешь в безопасности, — успокоил он меня, на прощанье крепко поцеловав.

Сказал и уехал.

Арнольд

А на следующий день стал паковать чемоданы Рольф. Он объяснил, что едет в Нью–Йорк, хочет что–то там продать, и что я могу остаться. Поверить только, он оставлял меня одну в этом огромном старом доме, стоящем в самом центре нигде! Там не было даже телефона. Я провела неделю, исследуя округу, написала кучу сонетов и с нетерпением удивлялась, почему не едет мой милый Ники. Однажды в конце дня я услышала лёгкий стук во входную дверь. Вместо моего юного красавца, там стоял высоченный крепкий парень, сказал мне, что приехал из Бостона и ему нужен Рольф.

Арнольд Камминс был похож на эксцентричный вариант Криса Крингла, своими курчавыми седоватыми волосами и старомодным чёрным докторским саквояжем. С радостью, что хоть кто–нибудь составит мне компанию в этой глуши, я пригласила его в дом, и мы проболтали до глубокой ночи. Он оказался очень приятным человеком, какими бывают обычно все доктора в маленьких провинциальных городках, которые заглядывают к своим пациентам просто так, посидеть и поговорить за чашечкой чая. Он чуть–чуть играл на гитаре, особенно любил блюзы и был горячим поклонником музыки, которую сочинял Рольф. Я так увлеклась, рассказывая о себе, что не заметила, как он уснул. Уснул стоя, прислонившись к дверному косяку. И только сильный взрыв храпа его разбудил. Больше я никогда не встречала, чтобы кто–нибудь мог так засыпать, прямо на ходу, как тогда уснул Арнольд.

Утром, укладывая свой чемодан в машину, чтобы лететь домой, он повернулся ко мне:

— Может быть, полетишь со мной в Бостон, сможешь пожить в моей семье некоторое время, а?

Я вспомнила о Ники. Его не было уже неделю — хотел ли он вернуться?

Следующим, что мне запомнилось, это

самолёт, летящий на восток

У Арнольда была очень милая жена, Салли, и два сына, совсем ещё малыши, жили они в фешенебельном пригороде Ватертауна, штат Массачусетс.

В Бостоне выпал первый снег, и их тюдоровское поместье будто сошло с рождественской открытки. Помимо врачебной практики у Арнольда было своё небольшое кафе, со смешным названием «Голова турка», где вечерами выступали местные таланты. В мои обязанности входило разносить горячий сидр и капучино, так что у меня появились карманные деньги. Снова я была в безопасности и твёрдо стояла на ногах. Все ангелы были на моей стороне, но мысли мои были заняты Гринвич—Виллиджем, и мне хотелось снова увидеться с Бобом Диланом.