Одуванчик: Воспоминания свободного духа - [17]

— Поверь нам, у тебя единственным желанием там будет вернуться домой.

— Нет, только не это, — прищурившись, отвечала я им, — и я хочу, чтобы вы отвезли меня туда.

Когда они поняли, что из меня не вытянуть, ни кто я, ни где живу, они посадили меня в полицейскую машину за решётку на заднее сиденье и отвезли меня до следующего места моего пребывания, Лос–Падринос,

государственное учреждение для правонарушителей в Дауни

Лос–Падринос оказалось немного ужаснее, чем я его себе представляла. Оно было переполнено подростками, ещё более упрямыми рыбками, чем я. Всюду железные решётки вместо дверей, закрывающиеся на электронные замки. Совсем скоро я поняла, что попала в настоящую тюрьму. Меня привезли уже после полуночи и сразу отвели в огромную гулкую душевую, сунув в руки большой коричневый бумажный пакет, чтобы я туда сложила свои вещи. После душа они ощупали меня всю, есть ли вши или не могла ли я чего–то спрятать на теле. Затем мне сунули в руки связку стандартных тюремных вещей, хлопчато–бумажную ночнушку, а у необъятного размера платья был такой вид, что его только–что вытащили из–под катка. Штаны были настолько велики, что в них свободно могло бы уместиться три меня; мне пришлось завязать их узлом у пояса и подвернуть снизу. Надзирательница долго вела меня по длинным переходам, и при каждом её шаге огромная связка ключей кляцала и билась об её ужасно уродливую задницу, привлекая любопытные взгляды обитателей, с интересом разглядывающих новую жертву. Она вела меня по блоку L, но вот, наконец, за мной защёлкнулся замок.

Стены этой пустой крошечной клетки, в которой я оказалась, были выкрашены в цвет фасоли. К цементному полу была привинчена железная кровать, а на унитазе в углу даже не было сиденья, небольшая раковина и зеркало, прикреплённое к стене — что ещё нужно. Даже окна были затянуты металлической сеткой для пущей безопасности. В моей двери было небольшое оконце, через которое был виден холл, но чаще всего в него видны были любопытные взгляды охранников. Единственное, что меня удивило там, это то, что никогда полностью не выключался свет, и теперь, моё личное пространство на этой планете, оказалось погружённым в постоянные сумерки.

Я застелила постель жёсткой простынкой и, накрывшись серым шерстяным одеялом, заметила, что все стены покрыты выцарапанными на них надписями, сделанными предыдущими обитателями. Они выглядели причудливым растительным орнаментом, помню, были среди них и такие замысловатые имена, как «Лил Дот» и «Ангел Пор Вида». Они были даже на потолке, и мне стало любопытно, как это они умудрились добраться туда. Была уже глубокая ночь, и тихо было как в церкви. По лицу катились слёзы, но то были слёзы облегчения. Может быть, мне и было чуть–чуть страшно, но меня охраняли, и я была в безопасности. Ночные кошмары остались в прошлом.

Утро началось с встряски. Меня вырвали из сна в пять утра сиреной и кляцанием дверного замка. Я быстро набросила на себя накрахмаленное тюремное платье, которое повисло на моём тощем костлявом теле, как если бы сделано было из картона. Двери камер все уже были открыты, и девочки стояли, как курочки, каждая напротив своего насеста, передавая из рук в руки железное ведро с хлоркой. После того как мы протёрли шваброй свои камеры, нас всех построили идти на завтрак, и к своему удивлению я обнаружила, что в нашем блоке оказалась единственной кокосово–белой среди всех. Мои родители входили в малочисленную элиту, семья Блад, девочки Комптонов, и Чиканас. (И где сейчас все эти голливудские девочки?) Всем было ясно, что я выпадала из моей неискушённой лиги.

Там было далеко до академической программы — обучали в основном нехитрым ремеслам. Педагогом мог быть любой, кто не жалел на нас своего времени, и учили нас вязать крючком, или клеить из палочек для мороженого красивые рамки. Один раз в день нам разрешалось выходить во двор, обнесённый колючей проволокой и, делая разные физические упражнения, мы ловили лучи солнца. Нам не разрешалось самостоятельно скакать, бегать, или прыгать, вместо этого мы много маршировали. Маршировали, как солдаты, выкрикивая речёвки, вроде: «Я не знаю — мне велят, быть сильнее медвежат!» Или: «Замолчи и повтори!» Это всё что я запомнила, и ещё, маршируя, нас заставляли прихрамывать, как если бы на ногу был наложен гипс или в неё попал осколок во время боя. По пятницам в гимнастическом зале для нас устраивали танцы, и девочки танцевали с девочками под мотауновские пластинки. Я научилась правильно двигаться и танцевать под Harlem Shuffle и Hitch Hike Марвина Гея.

Самым светлым воспоминанием остался в моей памяти госпел–хор мисс Мун. Мисс Мун была подвижной миниатюрной чёрной женщиной, и пела она от всей души, ей навилось учить воспитанниц госпелу. Конечно же я присоединилась к её ученицам, и ждала с нетерпением каждого воскресенья. Мне нравилось одевать мерцающие атласные платья, в которых выступал хор, и петь в церкви. Мы начинали с задушевной Bringing in the Sheaves, а напоследок мы сотрясали своды церкви громогласным Rock My Soul in the Bosom of Abraham, и наши руки вздымались вверх, восхваляя Иисуса, чем–то вроде:" Oh–rocka–ma-soul!»