Одуванчик: Воспоминания свободного духа - [16]

На следующее утро, и не важно, зачесала я их, прилизала ли, попыталась ли взбить или накрутить, выглядела я, как если бы была лысой. Отчаявшись, взяла да и завязала свою свежепостриженную голову синим платком и с тяжёлым сердцем отправилась в школу, раздумывая, что хуже, войти в класс в косынке или появиться в том, что творилось у меня на голове. Со слов учительницы, я не могла оставаться в классе с косынкой на голове, но когда по её настоянию я сняла её, в классе начался такой ор, как если бы я разделась догола. Учительница смягчилась и сказала, что я могу снова повязать голову.

Жизнь моя протекала в постоянном страхе. Когда уроки подходили к концу от мысли, что нужно возвращаться домой, у меня начинало бешено колотиться сердце. Что меня там ждёт сегодня? Предстоят ли мучения, или побои, или просто можно будет отсидеться где–нибудь? Или повезёт, и Диана со своим фолк–певцом всё ещё будут спать. Я искренне полагала, что все родители ненавидят своих детей, и никак не могла понять, зачем они тогда вообще их заводят. Перед сном в своих молитвах, я просила Бога, чтобы он устроил так, чтобы я однажды не проснулась. Когда её не было дома, я молила Его: «Господи, сделай так, чтобы она не пришла ночевать сегодня».

Когда слишком долго она не вставала, я надеялась: может быть, она умерла.

Однажды, придя со школы, я нашла своего четырёхлетнего братика совершенно несчастным. Огромные солёные горошины скатывались по его щекам на абсолютное голое тельце. (С тех пор как он чуть–чуть подрос, он приобрёл статус «недруга», и с ним стали обращаться ничуть не лучше чем со мной.) Скот стоял посреди гостиной, кроме детских ковбойских сапожек на нём ничего не было, и он стоял на одной ноги, изо всех сил стараясь удержать равновесие. Все его игрушки и одежда были кучей сброшены в мусорную корзину — как ему объяснили, он был их недостоин. Мне уже это было всё знакомо; это был один из излюбленных нацистских ритуалов маминого фолк–певца. Если он устанет так стоять и дотронется ногой до пола прежде, чем истечёт пятнадцать минут, Скоту придётся начать всё сначала, стоя на другой ноге. И всё из–за того, что мой маленький брат заигрался, не выгулял собаку, когда я была в школе, и щенок сделал лужу на ковре.

Меня съедала моя беспомощность и неспособность прекратить эти мучения, я только молиться стала ещё усерднее. Я понимала, что мне не дожить до восемнадцати, находясь под одной крышей с Дианой и её фолк–певцом, ведь только тогда я смогла бы спокойно покинуть этот дом. И вот однажды я заперла свою комнату изнутри и выпрыгнула в окно, ничего не взяв с собой, кроме одежды, которая была на мне. Больше я никогда не видела этот дом и не вспоминала о них. К несчастью моему маленькому братишке повезло ещё меньше, чем мне. Позднее он рассказал мне ужасные истории о нашей матери, как однажды, когда ему было всего шесть, она дала ему LSD — ей любопытна была его реакция, ещё и записала на плёнку всё, что с ним происходило. В конце концов, его дедушка и бабушка со стороны дяди Папы заступились за него и забрали Скота к себе.

Мне было одиннадцать, и идти мне было некуда. Мими и Эл уехали на отдых во Флориду в Эден—Рок, а отец с его полоумной женой Лорен — отпадал сразу. Я прошла пешком весь Сансет–Стрип, и когда село солнце, я нашла себе убежище здесь же, в подземном паркинге. Из груды пустых сложенных коробок я соорудила себе роскошную постель и провела ночь в кромешной темноте.

В ту ночь мне приснился самый невероятный сон.

Я оказалась в большом старинном театре с лепными украшениями, тяжёлыми люстрами, золочёными резными балконами и стенами, расписанными сценами из жизни ангелов. Тёмно–бардовыми портьерами завешаны променуары. Откинув одну из портьер, я вдруг провалилась в тёмную глубокую шахту. Я изо всех сил старалась уцепиться за стены, чтобы как–то замедлить своё стремительное падение, но я только всё быстрее и быстрее летела вниз. Думая, что умираю, я увидела слабый свет в конце колодца, он становился всё ярче и ярче. Наконец, когда луч стал слепить прямо мне в глаза, я оказалась посреди океана, и ни одного острова на горизонте. Вода поразила меня своей тёплотой и с нежностью меня всю обняла, солнечными зайчиками сверкала морская гладь, разбегающимися бесконечными сверкающими звёздочками. Я не чувствовала страха, но всёобъемлющую любовь. То был не голос, то был вопрос где–то внутри меня: «А знаешь ли ты, где ты?»

Так же без слов я ответила: «Да, я с Богом».

И бесшумно поплыла в вечное блаженство.

Впервые за всю свою жизнь я проснулась умиротворённой, но ужасно голодной. На другой стороне улицы была рюмочная Тёрнера, и я позаимствовала у них свой обычный завтрак, батончик Херши с миндалём. Затем медленно пошла по Сан—Винсент, через Западно—Голливудский парк. Сидя на самой верхней трибуне и доедая свой шоколадный батончик, я чувствовала себя самой счастливой девочкой на свете. Свобода, но что дальше? Вернуться в школу я не могла, а идти мне действительно было некуда, но я верила, что Бог меня не оставит, но вечером меня арестовали прямо перед кафе Бена Франка на Сансет и отвели в полицейский участок Западного Голливуда. Всё, чего добивались от меня полицейские, это вернуть меня домой, но я только сказала, что меня зовут Мэри, и отказалась рассказывать им о себе. Я была уверена, что, рассказав, кто я, и где живу, копы мне не поверят, или, что ещё хуже, позвонят родителям. Они попытались меня запугать исправительным заведением, пригрозив, что там я буду находиться под замком.