Одной крови - [38]

— Ты слушаешь?

— Да. Продолжай.

— «… спустя десять лет рак вернется. Не к нему. К ней. Поздно замеченный, стремительный, вцепившийся в Аллу Балтер мертвой хваткой. Но поначалу в это никто не мог поверить. Он часто спрашивает ее: «Все хорошо? Все в порядке? Как ты себя чувствуешь?» А она только запрокидывает голову назад, трясет пышными волосами и улыбается: «Все хорошо, Эммочка, все замечательно! Это просто легкое недомогание. Чувствую себя замечательно». «Три года мы боролись. И каждый год заканчивался победой. И Аллочка опять возвращалась в профессию, играла спектакли. Потом Аллочка попала на Каширку. 21 этаж. Она говорила, что ей нравилось видеть небо из окон палаты. Тогда пришла моя очередь ремонтировать палату. Я отремонтировал.»»

В больнице я читал вслух Юле утром, днем и вечером: на завтрак, на обед и на ужин. Читал, как она читала мне в библиотеке перед сессиями. Как я читал ей дома перед сном. Как читали мы друг другу в электричках между Москвой и Дмитровом. Я надеялся, что мы будем читать друг другу еще очень-очень долго, до самой старости. Надеялся и робко посматривал на капельницу.

Кап-кап-кап-кап.

30

Привет, Юля.

Обещал — пишу.

«I saw the crime. Mmmm», — прошипел кто-то в соседней кабинке. На мне расстегнутые джинсы, я в туалете. «Mmmmm. I saw the crime», — на этот раз с каким-то причмокиванием опять из соседней кабинки. «Слава богу, я заканчиваю», — подумал я и в этот момент почувствовал у себя на плече чью-то руку. «I saw the crime!», — на этот раз раздалось уже в моей кабинке. Я повернул голову и увидел несвежего небритого мужика с красными прищуренными глазами. «I SAW THE CRIME!» — прокричал мужик и плотнее сжал свой член в руке. Я от испуга сделал тоже самое и с фальшивым спокойствием ответил: «Get lost».

Так, Юля, Лондон поздоровался со мной. «Hello» с членом в руке и прищуром грязного туалетного извращенца. Я в лучшем месте на планете.

Жаль, что тебя нет рядом. Тебе бы тоже понравилось.

Толпы молодых и неустроенных людей громят Лондон. У меня две недели на то, чтобы втереться в доверие к тем, кто живет на дне этого города. И снять про них документальный фильм. Все как всегда.

Живу я на юге. В Брикстоне. У наших с тобой друзей. Сплю на полу. Ем китайскую лапшу на завтрак, обед и ужин. Вместо вечернего чая у нас кувшин, забитый AK47 (одним из сильнейших сортов марихуаны). «Это же десять лет тюрьмы в Москве», — сказал я хозяину квартиры. Хозяин квартиры выдохнул дым и парировал философски: «Десять лет тюрьмы в Москве… и три месяца счастья в Лондоне. Кому из нас повезло больше?»

Все, что происходит в этой квартире, напоминает мне фильм «Withnail and I». Иногда я даже думаю, что все это не по-настоящему, не со мной.

Я на полу в Лондоне. За окном каждые сорок секунд звучат полицейские сирены и афро-английская ругань. Рядом со мной недоеденная лапша с креветками еще с позавчера, на проигрывателе без перерыва скрипит пластинка Питера Тоша. Служебная командировка, ничего не поделаешь.

Говорят, пару лет назад Брикстон был намного суровее. Тут жили в основном парни с яйцами, дредами и проблемами с законом. Наркотики и оружие продавались здесь как горячие пирожки. Говорят, в девяностые тут поставили мировой рекорд: каждый день по пять ножевых ранений, без перерывов на обед и выходные. Кровь буквально лилась рекой. Сейчас в Брикстоне не так интересно. Парни с яйцами и дредами никуда не делись. Но на улицах появились и другие — мирные — люди. Это называется джентрификацией: когда в неблагополучный райончик вдруг начинают селиться художники и богема, потому что жизнь тут дешевле, чем в других местах. Их примеру следуют другие художники и другая богема. И со временем уже никто и не вспомнит, что когда-то тут жил и работал влиятельный и мощный ямайский наркокартель.

Юля, это великая страна. Великая в своем противоречии. С одной стороны, все до тошноты предсказуемо и стабильно: британцы отмерили себе по двести лет жизни и ухаживают за своими садиками со стручковым горохом. С другой — город живет и меняется с каждым вздохом. Пятнадцать минут ходьбы — и город уже другой. Не тот, что пятнадцать минут назад. И не факт, что через пару лет «огурец» Фостера не станет конюшней, а Ноттинг Хилл не снимет с себя дорогие замшевые сапоги и не превратится в последнее пристанище разбойников и наркоманов.

Местечко Хакни на востоке Лондона герои фильма, который я тут снимаю, громили с особой любовью. Тут целые кварталы принадлежат бенефитчикам — безработным, существующим за счет государственного соцобеспечения. Их реально очень-очень много. Они живут в бесплатных муниципальных квартирках. Каждые две недели получают примерно сто восемьдесят фунтов и не очень-то спешат устраиваться на работу. Нашел работу — потерял бесплатное жилье и еженедельные выплаты. Бенефитчики предпочитают совмещать госвыплаты с наркоторговлей. Так, конечно, делают не все. Так делают все, кого я успел встретить.

Копаясь в Интернете, набрел в «Ютубе» на ролик, в котором пожилая темнокожая тетка с клюкой ломится в эпицентр взрывов и погромов и своей огромной африканской грудью кидается на молодчиков с ножами и кричит: «Подонки ж вы вонючие! Не для того Мартин Лютер свою жизнь потратил, чтобы вы все его труды в защиту темнокожего населения похерили ради ворованных кроссовок и телевизоров! Уродцы вы малолетние! Зачем кидаете коту под хвост двадцать лет жизни всего британского темнокожего сообщества? На нас опять будут тыкать пальцем и переходить улицу при встрече». Зовут эту бабушку Полин. Я, не поверишь, ее нашел.