Одной крови - [39]

Она тоже живет за счет государства. Не платит ни за что. Даже за телефон. Дома у нее две спальни, кухня и прекрасный вид из окна. Она пенсионерка, ей трудно ходить, у нее был рак. Не уверен, что она продает наркотики. Но.

Достучаться до нее я не мог минут пятнадцать. Ждал, пока по ту сторону двери закончится очередной музыкальный трек. В паузах между песнями звонил снова и снова. Полин слушала очень вязкий и красивый даб. Когда она решила сменить пластинку, я стал звонить настойчивее. Услышала. Дверь открылась.

Ты бы, Юль, в нее влюбилась.

Во весь дверной проем белозубая улыбка: «Оу май гад! Рашн телевижн! А я не успела волосы приделать. Кам ин, гайз». И уходит в ванную комнату приделывать косички к затылку. На подоконниках вместо привычных рассады и чайных грибов — горшочки с марихуаной. На стенах вместо привычных ковров с котятами и оленями — постеры со звездами фри-джаза и регги. Над унитазом вместо плаката с Юрой Шатуновым — постер с фотографиями и краткими жизнеописания всех родственников императора Хайле Селассие.

Пенсионерка Полин вышла из ванны уже с косичками и с кучей виниловых пластинок под мышкой. В свободное от пенсии время бабуля выводит новые сорта марихуаны и работает диск-жокеем на пиратской радиостанции. Ну а что, все равно у ее подъезда даже лавочки нет. А семечки в Лондоне по старой привычке грызут только русские эмигранты и сотрудники внешней разведки. Вспоминается великая журналистская фраза из одного энтэвэшного сюжета про малоизвестные биографические факты Хрущева: «… а перед самой смертью Никита Сергеевич увлекся гидропоникой.».

Полин провела меня по району и показала, где и как громили город. За одну ночь тут сломали и спалили все. За двое суток местные жители навели здесь полный порядок. Кое-где не успели вставить стекла. Кое-где не успели вставить дверь. Но никаких ужасов уже не видно. В этом городе так принято: каждый кусочек земли или имущества должен быть под присмотром. Все за чем-то ухаживают. И что-то любят. Но кто тогда громил? Пенсионерка говорит, что громили примерно те, кто на следующий день с инструментами и вениками наводил порядок. Если не они сами, то их родственники точно. «Люди в ту ночь просто превратились в животных. Переклинило. Бац — и все. А потом какие-то взрослые ушлые негодяи воспользовались ситуацией и сделали глобальные смс-и твиттер-рассылки: «Остановим произвол полицейских. Выходи на улицу и верни город себе. Богатых и бедных стало слишком много.» и так далее. Обыкновенная популистская риторика, вложенная в уста негодяев», — причитает Полин.

Парней в капюшонах из социальных квартир очень просто раскрутить на уличный кипеш. Полин говорит, что виновато государство. Оно не дапт возможности брызжущим агрессией и тестостероном ребятам хоть как-то планировать свою жизнь. Если ты на бенефитах, у тебя нет шанса: на тебя априори смотрят как на говно. И перестать быть говном сложно — мало кто откажется получать триста шестьдесят фунтов в месяц и бесплатную квартиру. Получается замкнутый круг. И государство уже давно не знает, что делать. Тянет время и закидывает проблемных парней английскими фунтами, но это все равно, что лечить пневмонию горячим чаем с малиновым вареньем.

В Хакни я познакомился с русским парнем Женей. Ему чуть за двадцать. Маленьким мальчиком с поддельными документами он переехал в Лондон с родителями. Родители развелись. Дела не очень. Денег нет. Проблемы с работой. Женя надел широкие штаны и кепку, стал здорово читать рэп и пару лет назад, не работая, заработал себе на «Лексус». Он на бенефитах. Живет с мамой в такой же квартире, как и африканка Полин, на улице, очень похожей на главную базарную площадь в Дели. Здесь самая плотная застройка социального жилья в Лондоне. Унылые дома с обшарпанными стенами образуют целый город в городе. В квартирах этих домов фасуются наркотики, хранится оружие, принимают душ уставшие и нездоровые проститутки… Здесь все живет и работает по своим законам, не пересекающимся с британскими. В этих дворах бегают чумазые дети, в пятнадцать лет у многих есть пистолеты. В шестнадцать — жены, любовницы и собственные дети. В восемнадцать — почти все имеют условные сроки. В девятнадцать — реальные. Это инкубатор вечных бенефитчиков. Трафальгарская площадь и модный бар в Сохо здесь никого не интересуют. В эти дворы никогда не приедет полиция.

Кроме Жени, я не видел здесь ни одного белого человека. Справа пакистанские магазины, слева — индийские. Торговцы между собой враждуют. Каждую неделю здесь поножовщина. «Это как у нас в девяностые металлисты недолюбливали рэперов, а деревенские городских», — говорит Женя. «Сферы влияния, территории, старые раны, кровная месть, а помнишь твой знакомый с Ист-Лондона приехал на Юг и кинул моего брата? Все это зашло довольно далеко», — спокойно объясняет Женя. Он водит меня по закоулкам и рассказывает все новые жуткие истории о том, как ежедневно Восток режет Запад, а Север отстреливает южан. Женя отличный персонаж для фильма. Мне с ним повезло. Он из этого мира. Он разговорчив, может, даже слишком разговорчив. Это хорошо для меня и плохо для него.