Однажды в России - [8]

Встретил их молодой мужчина с черными усами, в красно-белой ковбойке. Извинившись за непринужденную, как он сказал, «пятничную одежду», — иностранец, у них учтивость и этикет в крови! — провел в гостиную с обоями цвета палой листвы, где обеденный стол был подготовлен для чаепития.

Рыжак, воздав должное говорливому жако с пурпурно-красным хвостом, приютившемуся в угловой клетке, отрекомендовал Петрова:

— Вальдемар один из самых перспективных наших эмэнэсов.

— Очень приятно. Алекс Галушка, — протянул руку хозяин. — Корреспондент канадской вечерней газеты.

Он говорил с акцентом, проглатывая одни гласные и растягивая другие, но построение фразы было правильным, слова не прыгали невпопад, как бывает у языковых неофитов.

Вальдемар впервые общался с иностранцем, еще в школьные годы усвоив мимоходное, между делом отцовское наставление о том, что это не безопасно для дальнейшего жизнеустройства. «Органы не дремлют», — произнес загадочную фразу отец и громко рассмеялся, когда сынишка попросил уточнить, о каких именно органах тела идет речь. Но на дворе иные времена, Вальдемар понимал, что тем органам, на которые намекал отец, сегодня не до его неприметной персоны, у них других забот полон рот. Прежние опасения сменились чувством гордости: вот я каков, закатился в гости к канадскому журналисту, и хоть бы хны! Вдобавок не он мне, а я ему нужен! Это же очевидно...

За чашкой чая разговор пошел ни о чем. Как удобно ездить по Москве на машине — транспорта немного, почти нет пробок. Аэропорт Шереметьево, построенный к Олимпиаде-80, на премиум пока не тянет, но наверняка его расширят: в СССР прибывает все больше зарубежных гостей, пора соответствовать мировому уровню. Из сетований — пожалуй, лишь то, что среди молодых маловато у вас знающих английский или французский, а иностранные языки, по мнению канадца, завтра особенно пригодятся.

За второй чашкой чая со скромным ореховым тортиком Рыжак вбросил тему об ускорении и, на удивление Вальдемара, принялся со сдержанным оптимизмом расписывать наши экономические перспективы, чего в курилке за ним не водилось. Алекс слушал внимательно, не перебивал. А когда пыл Рыжака иссяк, начал как бы в лекционном режиме, с предсказательной интонацией:

— Мне кажется, ваша страна вступает в новый исторический этап. Но есть хорошая русская поговорка: «Иное время — иное бремя». У вас плановая экономика, ускорение требует ужесточения командно-административного пресса. А это — тупик.

— Не жать, так и соку не будет, — вбросил Рыжак.

Канадец не обратил внимания на реплику, продолжил уклончиво:

— Мне кажется, в СССР скоро станут актуальными вопросы политики. Перемены надо начинать именно с них. Только в этом случае откроются новые перспективы экономики.

— Это дело забавное, как бы чулки не отморозить, — снова вбросил Рыжак.

— Чулки отморозить? — недоуменно переспросил Алекс.

— Шутка! — смешливо воскликнул Дмитрий, пародируя киношную репризу.

Канадец вежливо улыбнулся, хотя было видно, что он так ничего и не понял. Продолжил в прежнем лекционном режиме и снова с уклончивым «мне кажется»:

— Мне кажется, скоро Горбачев сменит политические декорации, без этого экономический рост невозможен.

Тут и Вальдемару настало время удивиться.

— Простите, о какой политике вы говорите? О терках с американцами?

— Терки? — опять не понял Алекс. — Нет, я не о внешней политике, перемены нужны в системе хозяйства. Мне кажется, они не за горами. Я сравнительно недавно в Москве, но готовился к работе у вас, взял курс советологии и русской истории в Стэнфорде, в Штатах. Мы изучали Бердяева — «темное вино в русской душе». — Слегка усмехнулся. — Надо дать ему перебродить, в этом смысл близких дней. И мне кажется... Нет, я почти уверен, что без политической перестройки Горбачеву не удастся перестроить экономику. Сначала надо посмотреть на себя в зеркало, а это возможно только через политические окуляры.

Из Зюзина они возвращались молча, было что обдумать. Наконец Дмитрий сказал:

— Ты понял, что бабушка пророчит?

— Я запомнил его слова. Их надо переварить.

Теперь Вальдемар знал, откуда растут перестроечные слухи, будоражившие институтский народ.

Но переварить сказанное канадцем он не сумел. До вечера мучился разгадками, спал с просыпами, а утром со своей Автозаводской помчался в конец шоссе Энтузиастов, где жил Орел. Чуть ли не с выпученными глазами, под страшным секретом рассказал о встрече с канадским журналистом. Не забыл упомянуть, что этот Алекс как-то по-особенному нажимал на «мне кажется». Так нажимал, что из проходного речевого оборота оно как бы перерастало в тайное знание о завтрашнем дне, намекало на загадочную подложную суть. Вообще-то именно странное, настойчивое «мне кажется», подкрепленное решительной интонацией, более всего и смущало. Канадец что-то знает, о чем-то догадывается или же просто предполагает? А если все-таки что-то знает, то откуда? И этот «смысл близких дней»?

Орел тоже спикировал на эту странность.

— Антере-есно... Говоришь, он сравнительно молод?

Вальдемар согласно кивнул.

— Значит, вряд ли порет отсебятину. И предвидение, и догадки, и знания — что бы ни было — у него наведенные, от кого-то. Ты же понятия не имеешь, с кем он в Москве общается.