Однажды в России - [9]

— Незнание — сила.

Но Костя, в отличие от Вальдемара, глядевшего по линии своего носа и хорошо различавшего лишь близстоящее-близлежащее, умел обозревать дали.

— Увы, нам о твоем канадце ничего знать не дано. А в музеях запасники, как известно, интереснее выставочных залов... То, что ему кажется, он вообще мог подцепить не у нас, а у себя.

— Как это?

— А почем я знаю, как? Через свой лорнет они видят нас иначе. Твой канадец, он умник стэнфордской выучки, а мы с тобой пребываем во тьме невежества.

Потом они долго бились над смыслом этого вброса — о близкой политической перестройке и ее связи с экономическим обновлением. Понятия были новые, плохо укладывались в привычные представления. Договорились лишь о том, что для размышлений открылась новая загадочная тема, совсем-совсем не техническая, не научная. В этих размышлениях Вальдемар и оставил Орла, с края Москвы помчавшись в центр, на Волхонку, к Музею Пушкина, где он условился встретиться с Анютой.

Сбивчиво, но с прежним воодушевлением обрушил на нее потрясающие, сногсшибательные новости о встрече с канадским корреспондентом и предстоящей политической перестройке. Иностранный журналист просто так трепаться не станет, знает, о чем говорит. Это и его, и Орла взбудоражило на дерзания.

— И что говорит Костя? — сразу спросила она.

Вальдемар познакомил Анюту с Орловым и его подругой Региной еще год назад. Регина, как и Костя, окончила «Сталь и сплавы», но годом раньше и в НИИ занималась авиационными металлами. Сюда же распределили Костю. В «Стали» они знались, а в исследовательской группе задружились. Петр Орлович и Орел Петрович, а соответственно, Анюта и Регина скромненько, но со вкусом отмечали праздники и дни рождения, усаживались рядом на редких, но шумных, иногда с эксцессами банкетах, отмечая чью-то кандидатскую. Тон в их дружной компашке, конечно, задавал неугомонный всезнай Вальдемар, которого переполняли жизненные радости. Костя со своей рассудительной нудятиной не капризничал, охотно отдал лидерство. То, что у Вальдемара вызывало бурный восторг, Костя воспринимал нехотя, под нажимом дружеских эмоций. Верх Орел брал не часто, в основном по части застольных тостов. Кашлянув в кулак — привычка! — говорил замысловато, но интересно, его не перебивали даже за разухабистым от возлияний банкетным столом. Однажды замдиректора по науке воскликнул:

— Этому орлу всегда есть что сказать!

В общем, Орел мух не клевал, и Анюта неспроста спросила, что про сногсшибательные новости думает Костя.

Вальдемар только руками развел, дружески пошутил:

— Ну ты же его знаешь, он должен основательно поразмыслить. Уела попа грамота.

Впрочем, результат Костиных мыслительных усилий Вальдемара не интересовал — как и загляд вперед по части загадочной политической перестройки. Верно сказано: что в час написано, то в час и позабыто.

Тем не менее после визита к «бабушке», после суждений загадочного канадца, приправленных не жестами сомнений, как должно быть при оговорках «мне кажется», а, наоборот, утверждающей, напористой интонацией, Вальдемар нутром ощущал, что настают зыбкие времена. Порой в его мозгах все плыло кругом; словно хулахуп вокруг талии, вертелась в голове мысль о том, что пора, пора переходить на галоп, чтобы не засидеться на старте.

А тут еще эта тетенька в темно-фиолетовом балахоне до пят...

В одно из воскресений они отправились побродить по Старому Арбату, о котором по Москве уже ходили легенды: чего и кого там только нет! Карнавал с балаганом, свобода вкусов, нравов и одеяний, под гитару поют барды, грохочут джаз-банды, паясничают городские сумасшедшие. И сразу, уже у ресторана «Прага», наткнулись на средних лет женщину с причудливой высокой прической и челкой почти до глаз. Над челкой в волосы вправлены две светлые бляшки, наподобие больших пуговиц, и казалось, что на ее голове притаилась черная кошка. Поверх темно-фиолетового балахона болталась табличка «Волхование по ладоням». Вальдемар со смехом опустил рублик в узкую щель почтового ящичка на складном стуле, приспособленного под копилку, и заговорщицки кивнул Анюте, чтобы она протянула руку.

Потом он жестоко корил себя за ту глупую затею. Нельзя дразнить счастье! Само собой, гадание по ладони — чепуха, бред собачий, белиберда. Но так рассуждает рассудочный мозг, а сердцу-то не прикажешь, что на него ляжет, то умом не сбросить. Гадание вышло смутным: «черная кошка» напророчила Анюте тюрьму для желаний и неразбериху с мечтой. А что все это значит, гадалка объяснить не могла.

Ему не оставалось ничего иного, как тоже сунуть запястье в ее черно-кружевные перчатки. Она долго разглядывала ладонь, водила указательным пальцем по линиям жизни, наконец изрекла:

— Вам, молодой человек, предстоят сомнения в душе и постоянство в мыслях. А что это значит, мне неведомо.

Напутствие было так себе, но Вальдемар вздохнул с облегчением. Он опасался, что гадалка выдаст ему что-то удачливо-счастливое и на фоне грустных пророчеств Анюте это было бы совсем никуда. А теперь они как бы сравнялись безрадостным дурацким заглядом в будущее; можно вместе посмеяться над этой мошенницей в балахоне с набором готовых туманных пророчеств и навсегда забыть о ней.