Однажды в России - [6]

Но позабыл, что в ранце для него припасен и деревянный крест.

Анюта всегда была рядом. Еще летом, после распределения, они впервые отправились на отдых вместе — в Алушту. И с тех пор он привык согласовывать с ней жизненные планы. После восторгов любви они размышляли: через три года он станет кандидатом наук, она к тому времени окончит институт — тогда самое время думать об устройстве земных дел, о семье.

И уже в первый год взрослой жизни младший научный сотрудник Вальдемар Петров сдал все кандидатские минимумы, чтобы скорее впрячься в скрипучую телегу диссертационных приключений.

Курилку в институте сделали одну на всех. Среди сотрудников было немало сигаретных женщин плюс папиросная Светка Башарова, которую мужики меж собой звали бабой с прибамбасами — звучно, а что это значит, никто толком не знал. Для привлечения внимания к своей персоне Светка табачила плебейским «Беломорканалом», а иногда «Герцеговиной Флор» — любимой забавой Сталина. Это на фотографиях, на картинах его изображали с трубкой во рту — как бы символом неторопливой, мудрой задумчивости. В жизни-то он смолил папиросы — нянчиться с курительными трубками вождям некогда.

Степаныч, институтский плотник, он же слесарь и вообще мастер на все руки, когда-то давно сколотил для курилки три грубые скамьи без прислонов, узкую тумбочку с большой съемной пепельницей, с металлической пластиной для гашения окурков и на этом исчерпал свои заботы о «комнате отдыха». Стены курилки окрасили в мутно-серый цвет, на потолок прилепили две неоновые трубки. И однажды кто-то сказал:

— Сюда бы пару лежанок — в точности тюремная камера.

— А ты почем знаешь? Сидел, что ли? — сразу вцепился Дмитрий Рыжак, душа табачной компании.

Он работал в институте давно, однако кандидатскую защитил совсем недавно, причем после серии таинственных кабинетных скандалов и двукратной смены научного руководителя. Глухо поговаривали, что за ним числятся какие-то художества по части неблагонадежности. ВАК еще не утвердил Рыжаку степень, возникли сложности плагиатного типа, он нервничал и был особенно язвительным.

Когда Вальдемар представился курящему сообществу, Рыжак с холодком, без стеснений спросил:

— Ты Петров настоящий или по псевдониму?

— Что значит настоящий? — не понял он.

— Ну-у, пишет же в газетах какой-то Соломон Волков. А ты Вальдемар...

Пришлось растолковывать, что это отцовское чудачество. Но тут же прозвучало бесцеремонное:

— У тебя отец-то кто?

Вальдемар с разгону, не сообразя себя, чуть не брякнул: «Никто». В выборе родителей он проявил неосторожность. Бывший сокурсник отца картограф Гольдштейн, ставя в вину Петрову измену профессии, по-приятельски называл его шлимазлом, с еврейского — неудачник. И верно, отец, рядовой клерк в боковой министерской конторе, был хроническим неудачником, объясняя крах карьеры нелепым стечением недоразумений: на каком-то повороте судьбы его злосчастно перепутали с другим Николаем Петровым, за которым числились некие поведенческие аномалии. Однако своей родовой фамилией отец дорожил, менять не хотел, но считал, что нестандартное имя поможет сыну в жизнеустройстве.

Ответил Рыжаку резко:

— Это что, допрос? Отец у меня человек достойный, и об этом хватит.

Судя по взлетевшим ко лбу бровям, Рыжаку твердость новичка понравилась. И когда в другой раз они случайно сошлись в курилке вдвоем, он поучающе сказал:

— Давай, парень, врастай в нашу почву. Но имей в виду: сорняков здесь много, старперы молодым ходу не дают. Будешь диссертацию готовить, — я же вижу, ты из карьерных, — вспомнишь меня. Червонец они тебе точно закатают, и не парься.

Вальдемару уже разъяснили, что институтские балагуры диссертационные годы называют сроками, которые тайно и, конечно, по сговору назначает эмэнэсам научное руководство. Опытный Рыжак знал, что говорил.

Значит, ему светит червонец? Такая перспектива, даже с «досрочкой», заставила Вальдемара обсудить проблему в собеседовании за кружкой пивка с новым приятелем — Костей Орловым. Одногодки, они свели дружбу легко. Вместе перекусывали в столовой — щи да каша, а если с россыпью жирного мясца, то ее называли гуляшом, — садились рядом на симпозиумах, коллоквиумах. Вдобавок они были примерно одного роста — Костя повыше, — оба крепыши и внешне походили друг на друга. Местные острословы мигом сочинили Петрову и Орлову прозвища: Петр Орлович и Орел Петрович. Однако при общем внешнем сходстве характерами они не совпадали. Неторопливостью движений и суждений Костя был противоположностью Вальдемара; наверное, это их и сдружило — по принципу взаимодополняемости Нильса Бора.

Костя не очень доверял прогнозам Рыжака, в своей самодумной, рассудительной манере говорил, что тот выдает «личное за общее» — шел бы он на... Ибицу. Орлов не торопился и с поисками диссертационной темы, предпочитая сперва хорошенько осмотреться. Не в институтских коридорах — в науке. Надо понять, что будет востребовано завтрашним днем. Нет, не завтрашним — послезавтрашним.

Как ни странно, тот вечер в пивнушке у Павелецкого вокзала запомнился Вальдемару навсегда. Не особой плотностью первого разговора о выборе научного пути, не лукаво мудрыми доводами-выводами. Совсем-совсем другим.