Однажды в России - [26]

— Мам, не тяни, говори, что надумала.

Галина Васильевна нахмурила брови, отчетливо, выделяя каждое слово, сказала:

— Плохо я надумала, сынок, очень плохо. В большом расстройстве люди, в смятении, за что ни возьмись, все не так. Проблем житейских ворох, вдруг объявилось их несметно. Именно что вдруг! Никто не понимает, откуда эта напасть, отсюда и потоп неверия. — Тяжело вздохнула. — В общем, такое сейчас настроение, что почти все согласны на почти все.

Через субботу они поехали в Кратово.

Сергей Никанорович сидел в мягком кресле в тени высокой, ветвистой березы, украшавшей участок. Классический, в красно-черную клетку плед Зоя уложила на кресло так заботливо и хитроумно, что при необходимости — если ветерок — можно легко запахнуть его, словно полы пальто. Дед похудел — сильно выдались скулы, при впалых щеках нос казался мясистым. Худеть Никанорыч начал после восьмидесяти пяти, постепенно, от старости. Осматривая себя в ростовом зеркале в прихожей, каждый раз со смешком говорил: «Пожалуй, еще на годик жировых запасов хватит».

Анюте он очень обрадовался. Охотно подставил щеки для поцелуя, взлохматил остатки волос — не такие уж и скудные остатки, какая-никакая шевелюра сохранилась, поседел, да не полысел. Сказал с обычным своим смешком:

— Вот сижу. Жду.

— Нас ждешь, дедуля?

— Нет, Анюта, не вас. — Показал пальцем на небо. — Жду, когда меня там на довольствие поставят.

Анюта снова его расцеловала:

— Дедуля, и думать не думай, не огорчайся, ты нас еще до-олго будешь радовать.

— А я вовсе и не огорчаюсь. — Дотронулся до головы. — Слава богу, крыша еще не течет. Ты Голсуорси, «Сагу о Форсайтах» читала?

— Слышала краем уха, — замотала головой Анюта, глянув на Вальдемара, который молчал. — Это о чем? Я, дедуля, учитель русского языка и литературы, но Голсуорси в программах теперь нет, упразднили.

— Ну, сага она и есть сага, о жизни, о судьбах. Я, конечно, сюжетов не помню, даже имена персонажей позабыл, читал-то полвека назад. А вот что в память врезалось, так это последний час главного героя. Осенью поздней, тепло укутанный, он сидел в кресле в своем саду. Пошел первый снежок, и постепенно снежинки на его лице перестали таять. Завидно! Вот так бы! Тихо, спокойно... — Вспомнил рассказ бывшего владельца этого дома, 94-летнего старичка, который на старости лет ударился в запой. — На Востоке старики уходят умирать в степь, сядут на камушек, и потихоньку сознание угасает. А я как в «Саге о Форсайтах» — в саду, в кресле.

На пороге дома появилась Зоя:

— Приехали! А я стол уже давно накрыла, вас с дороги потчевать. — Увидев в руках Вальдемара полиэтиленовую сумку, верно угадав ее содержимое и указав на нее пальцем, успокоила: — А эту провизию я в холодильник... Сергей Никанорович, подымайтесь.

— Вставайте, князь, на славные дела! — патетически произнес Никанорыч и, кряхтя, начал выбираться из кресла. Жестом отстранил Анюту, бросившуюся помогать. — Нет, нет, я сам. Слава богу, пока ноги держат.

За столом он сел на свое председательское место и, не торопясь трапезничать, принялся за стариковские расспросы:

— Ну, молодежь, как поживаете? Перестраиваетесь? Вам в самый раз, вы в дороге. А я у пристани, у меня, воленс-неволенс, моционы да рационы, — кивнул в сторону Зои, — мне перестраиваться поздно. Меня по возрасту с людских глаз уже убрали, в запас уволили. — Лукаво, даже хитро улыбнулся. — Правда, понимающие люди знают: в музеях самое интересное хранится в запасниках. А если уж про перестройку... Ваш приятель, запамятовал, как зовут, тонко подметил, что для понимания истинных намерений человека важно прислушаться не к тому, что он утверждает, а к тому, что он отрицает. Чаще всего через отрицание суть и вылезает. Знаете, как бывает: речи покаянные, да люди окаянные. Ну и с перестройкой так же. Вот и прикидывайте.

Анюта рассказала, что уже принялась за поиски работы — хотелось бы устроиться в школу поближе к дому. А Вальдемар, когда до него дошла очередь, не зная, о чем говорить, вспомнил давнее:

— Сергей Никанорович, а я не забыл наш с вами диспут о словах Сталина: не кусайте за пятки, хватайте за горло. Сейчас так все поворачивается, что обновленческие силы схватили за горло командно-административную систему, и она вот-вот дух испустит.

— Насчет обновленческих сил я не в курсе. Страшные истории на ночь — про перестройку, дорогое мое племя незнакомое, слушать мне ни к чему, пока я не понял, о чем шумят-гудят в государстве. Поворот или переворот? Но, кстати, об одной перемене скажу. — Насупил брови, стал очень серьезным. — Раньше наши вожди на торжественных встречах взасос целовались, а теперь лишь щеками трутся. Прогресс! — И, прервав хихиканье Анюты, сменил тон: — А то, что вы на Сталина сослались, это достохвально. Но, сколько помню, Сталин не так говорил.

— Как не так? «Не кусайте за пятки, хватайте за горло». Однажды эту цитату я даже пустил в ход.

— Нет, Вальдемар, Сталин сказал иначе: «Не кусайте за пятки, берите за горло». Берите!

— Да какая разница, Сергей Никанорович! Берите, хватайте — одно и то же, синонимы!

— Нет, Вальдемар, они синонимы только в толковых словарях. «Хватайте», оно похоже, но похуже, пожиже, в жизни между ними разница преогромная. «Хватайте» и «берите», они из разных миров. «Хватайте за горло» — это клич бандитской подворотни, рукоприкладный, требующий душить в драке или в разбое. Низовой, хулиганский и вполне конкретный клич — кстати, он никак не согласуется с указанием не кусать за пятки, потому что это выражение заведомо иносказательное. Так и у Сталина «берите за горло» было иносказательным. Когда он это говорил, имел в виду, что контролеры должны не просто полоть свою грядку, а доискиваться до рассадника сорняков. Но Сталин с таким ударением произнес эту фразу, что до самой смерти помнить буду. Сразу стало понятно: она не только нас касается, это как бы философия власти, политический принцип. Хорош он или плох, наверное, в разные эпохи его оценивают по-разному. Я-то имею в виду, что Сталин ставил вопрос по-государственному. А вы, Вальдемар, своим «хватайте» опустили этот смысл до уровня примитивного мордобоя. Ну, извините ради бога, что я вам целую лекцию прочитал, но это моя молодость, мои личные воспоминания. — Взялся за мочку уха, потом коснулся пальцами лба. — Вот этими ушами слушал, вот этой головой воспринимал.