Однажды в России - [28]

Анюта шла молча, глядя себе под ноги, не отстраняясь, но и никак не реагируя на его слова, которые, казалось бы, должны отозваться проявлением эмоций. И по ее напряженному молчанию Вальдемар понял, что она ждет от него прямого, честного ответа на главный вопрос.

Прямого, честного!

И он пошел на глубину. Заговорил горячо, сбивчиво, но предельно искренне.

Он исповедовался. Впервые в жизни.

— Анюта, дорогая, я хочу объяснить тебе, почему торможу с ребенком. В моих генах сидит горький опыт родителей. Отца всю жизнь угнетала униженность бедностью, он испытывал душевные муки оттого, что не мог по-настоящему обеспечить семью. Бытовое иго заело. Из-за этого мама сделала три аборта, они не могли позволить себе иметь двух детей. Отец не пьяница, не мот и не гуляка, он рвался изо всех сил, но ему раз за разом не везло — так сложилась судьба, стечение обстоятельств, наконец, злой рок. Я вылез только за счет... — Запнулся. — Да, эта власть какая-никакая, а все же дала мне возможность получить высшее. Кстати, я всю жизнь буду добрым словом поминать Александра Сергеевича, он сумел создать на кафедре такую атмосферу, что я... Я с пятого класса школы, когда начал осознавать себя, всегда считался парием — одет беднее всех, курить не начал только потому, что не было лишней копейки на сигареты. Боже мой, как я завидовал пацанам, которые соревновались, кто круче пустит дым через ноздри или кольцами. Анюта! Ты же меня знаешь, я не мог позволить себе «стрелять»! Я и в институте не курил, стипендию почти полностью отдавал маме, только раз в месяц на выпивку скидывался.

Анюта тоже обняла его за талию, прижала к себе.

— Закурил, когда начал получать зарплату. А в МАИ ребята были фасонистые, не говорю о москвичах, даже иногородних содержали родители, потому что понимали, какая золотая профессия у детей. А твой отец, видимо, все видел, все понимал. Потому и нахваливал меня чаще, чем я заслуживал, я же это чувствовал.

Вальдемар глубоко вздохнул, готовясь перейти к главному, но Анюта воспользовалась паузой:

— Валька, родной, ты даже не представляешь, как я тебя понимаю! Но ведь ты сам говоришь, что завтра-послезавтра все наладится. Да уже и сегодня ты получаешь очень прилично.

Он остановился, посмотрел ей в глаза. Она затронула именно то главное, о чем он намеревался говорить, как всегда, она глядела в суть дела — невольно поймал себя на этой смешной рифме.

Заговорил снова, но теперь не горячо, не сбивчиво, как бы раздумывая над каждым словом:

— Знаешь, как бывает. Сегодня Сергей Никанорович очень четко обозначил различия между «хватайте за горло» и «берите за горло». Неважно, Сталин или не Сталин это сказал. Но я слушал, и вдруг мне очень-очень ясно открылось то, что смущает меня в последние месяцы. Я никак не мог понять происхождение этой смутной, непонятной тревоги. А вот Сергей Никанорович сказал, и меня словно током ударило. — Снова зажегся, воскликнул горячо, с болью: — Анюта, среди тех, с кем я сражаюсь за свободный, демократический завтрашний день, слишком много таких, которые именно что хватают за горло — как в подворотне! Отпетые циники! Зложелательные. Есть такие, что зарядить в челюсть хочется. У них мысль одна: скинуть партийно-советскую власть, чтобы побольше урвать лично для себя. Некоторые уже сейчас создают... не знаю, как сказать... своего рода теневые органы местной власти, в которых готовят лакомые должности. Да, да! Мне, например, предлагали уже сегодня вплотную заняться изучением ситуации в жилищной сфере, чтобы потом возглавить службу распределения квартир. Я же для них свой, потому они и не скрывают: обогатишься!

Она отстранилась, испуганно посмотрела на него.

— Да, Анюта, да! Но я же не для того живу с жаром, сражаюсь против командно-административной системы, чтобы хапануть должность распределителя квартир и обогатиться, они еще не знают, как ее назвать, еще не думают об этом, для них главное — прийти во власть, а там — гуляй, Вася! Теленок еще не родился, а они уже с обухом к нему подступаются. — Сбавил тон. — Я понимаю, далеко не все демократы, не все прорабы перестройки такие хапуги. Но в том дело, Анюта, что я не хочу, понимаешь, не хочу и не желаю участвовать в их карьерной толчее, в том великом хапке, какой они планируют после падения нынешней власти. Бьются за демократию, а все у них — два пишем, три в уме. Душеразвратно! Душевредительно! Не мой случай, я с ними не в ногу, не могу их ни понять, ни принять, они мне не только чужие, но и чуждые, я воюю во имя демократии, а они от ее имени хотят хапануть... Кстати, падение власти уже неизбежно. Пока неясно, в какой форме это произойдет, только и всего... Теперь все тебе понятно, Анюта? У меня нет сладких грез, нет уверенности в завтрашнем дне, и я обязан дождаться поворота в судьбе. Злой рок — это мое семейное, не думать об этом не вправе. Вроде бы все распрекрасно, лучше некуда, а я панически боюсь, что жизнь выставит астрономический счет. — С болью воскликнул: — Это самое страшное, самое мучительное: быть во власти обстоятельств! Как бы вразнос все не пошло да пошло не сделалось. Живу словно на вокзале: тот ли поезд подают, не под откос ли готовят? Какая участь меня ждет — черный день или светлое будущее? Столько жутких вопросов теснится в голове! Пока прояснилось лишь одно: из института уйду, с научной карьерой пока покончено. А там видно будет, надо дождаться завтра.