Однажды в России - [25]

— Да у нас хозяйство-то небольшое. В магазин все равно сама буду ходить. Я дома одна-одинешенька, скучно-грустно. Для меня магазин в охоту, в удовольствие. Рядом, все друг друга знают, можно с соседями словцом перекинуться. Сейчас с продуктами трудновато стало, очереди пошли, но для меня очередь не тревога-досада, торопиться некуда, семеро по лавкам не лежат. — Взглянув на Регину, улыбнулась. — Пока!

«Сейчас Анютка свое насущное включит, самый момент», — подумал Вальдемар. Но ее увлекло другое.

— А вот интересно, о чем люди сейчас в очередях говорят? Время-то сложное, неоднозначное.

Галина Васильевна пожала плечами:

— Разно говорят, да все о том же, о жизни. Но тревога, она, конечно, ощущается, не знает народ, что завтра будет.

— Мама, а ведь нам с тобой по душам и пожурчать теперь некогда. Мне тоже интересно, о чем в очередях судачат. Жизнь быстро меняется, ну и настроение у людей меняется. В какую сторону? Куда мозги у народа поворачиваются?

Галина Васильевна задумалась.

— Костик, ну вот возьми Валю Свентицкую, из соседнего подъезда, ты ее знаешь. Помню, с ее родителями мы первые в этот дом вселялись, они тоже из сретенских коммуналок. Валя на пару лет старше тебя. В субботу встречаю ее в магазине, спрашиваю, как жизнь. А она только рукой махнула, говорит: просчет вышел, Галина Васильевна, прошлый год второго родила, думала, жизнь на подъем пойдет, крику-то много было. Перестройка! А теперь одни тревоги, тяжело, словно товарняк тягаю. Из декрета пришлось раньше выйти. Защемило, говорит, меня. И очень уж с обидой жаловалась. А интонация, известное дело, выдает состояние души. В общем, Костик, люди считают, что раньше, до этих переворотов, будущее было лучше, чем сейчас. Понятно? Будущее сегодня хуже, чем раньше. Вдумайся...

— Ну а если в целом, если обобщить? — настаивал Костя. — Ты же у меня аналитик, всю жизнь медицинской статистикой занималась.

— Потому и знаю, что такое статистический шум. — Галина Васильевна опять задумалась. Потом покачала головой из стороны в сторону. — Нет, Костик, не могу сказать четко, ясно. Понимаешь, ждали-то счастья, а привалило ненастье. Вот у людей и каша-малаша в головах.

— Благополучная жизнь, она не манна небесная, с неба не падает, — смягчая суровый приговор текущим дням, промямлил Вальдемар.

Регина откликнулась:

— Ты у нас оптимист! Галина Васильевна, в институте он теперь, считайте, первый человек.

— Да ладно тебе, — отмахнулся Вальдемар.

— Что ладно? Разве не так говорю? После того как всех сагитировал на марш протеста против старперов-академиков, ты у нас авторитет непререкаемый. Я-то знаю.

— Не против академиков, — поправил Вальдемар, — а против того, чтобы депутатами в Верховный Совет выдвигали тех, кто из поколения дожития. Сегодня двигать надо прорабов перестройки, Заславскую, Шмелёва. А поросшие мхом старцы пусть себе дремлют в НИИ, в своих директорских креслах. Это раз. А два — атмосфера на марше была вдохновенная, потрясающая. Со всей Москвы ученый люд собрался, в основном, конечно, наш брат эмэнэсы. Но какой подъем! Сколько эмоций! Все ощущают близость перемен. Зря ты, Орел, советов не слушаешь. С твоей башкой ты бы сразу в перестроечные лидеры выбился, от научной среды. Перспективно...

Костя слушал, потупив голову, словно провинившийся. А когда Вальдемар иссяк, развел руками:

— Не-ет, я, пожалуй, в сторонке постою.

— Не веришь в победу перестройки?

— Если честно, Вальдемар, я про перестройку и не думаю. Конечно, понимаю, что регулировка системы назрела, однако же эти ведические знания про общечеловеческие ценности и прочую горбачевскую лабуду моим мозгам не в подъем. Как говорится, примите мои уверения в совершеннейшем почтении и на слеты ваших активистов не зовите, а позвольте жить по своим соображениям. В институте жуткая суматоха, во всей стране суматоха, никому до настоящего дела нет. Ну, я и решил это межвременье, эту межеумочность использовать... — Запнулся. — У нас это словцо пока не привилось, его еще не знают, а в Европах-то оно в ходу. Короче говоря, хочу использовать это непонятное время в цифровых целях, разобраться в хайтеке, которым сейчас западный мир дышит. Для того пи-си и нужен.

— Костя у нас уже на третьем курсе университета ай-ти, который сам себе нарисовал, — засмеялась Регина.

— Что такое ай-ти? Впервые слышу, — спросила притихшая Анюта.

— Это и есть высокие технологии, — поторопился проявить осведомленность Вальдемар. — Сфера, конечно, перспективная, но до нас эта волна не скоро докатится. Пока-а раскачаемся.

Костя вдруг насупился, по-бычьи нагнул голову, не сказал, а буркнул:

— Я и собираюсь раскачивать...

Галина Васильевна, умолкшая после Анютиных и Костиных расспросов, вдруг постучала о край бокала ножом, требуя внимания. Вальдемар понял, что сейчас она выскажется относительно чудачеств — или пророчеств? — сына. Однако речь пошла о другом.

Обратилась к Косте:

— Понимаешь, сынок, вы тут о чем-то беседовали, я не вслушивалась, все думала и думала: какие теперь в народе настроения? Ты же знаешь, я человек общительный, люблю о том о сём с людьми побеседовать. А у нас тут все свои, друг друга много лет знают. И раньше-то лишнее словцо молвить не боялись, а уж теперь, на волне гласности, когда самый гребень... Хотя нет, чувствую, кое о чем не договаривают, но не от страха, а страшатся беду накликать. В перестройку народ с колен начал подыматься, да пошатнулся и боится, как бы лицом в грязь не упасть. Очень боится. Откуда-то чужие, неприкаянные люди позаявились, раньше их у нас не было. А еще — всякие осквернители, которые воду мутят. А еще... Ну, далее многоточие. В общем, вот что я тебе скажу, сынок. Ты верно говоришь, мне по работе приходилось много аналитикой заниматься...