Однажды в России - [12]

Видимо, по наущению Анюты встретили Никанорыча громко и дружно. Новогодний стол ломился от разносолов, за суматошный предпраздничный день все изголодались и, получив отмашку в виде «явления Христа народу», смачно набросились на закуску. Что, впрочем, не помешало Анюте представить застолью своих друзей Костю и Регину. Потом поднялся Саша:

— Первый предновогодний тост я хочу произнести за отца. Отец! В наступающем году тебе будет девяносто, мы юбилей обязательно отметим. Ты достойно прошел через испытания, выпавшие твоему поколению, и сегодня становишься свидетелем нового поворота нашей истории...

— Многострадальной, — негромко вставил Вальдемар.

Александр Сергеевич одобрительно кивнул, но продолжил в прежнем тренде:

— И знаешь, отец, на этом повороте мы очень нуждаемся в твоих советах.

— Какие советы, Саша! О чем ты говоришь? — укоризненно перебил Никанорыч. — Смотрю телевизор и не понимаю, что происходит. Я человек ушедшей эпохи, индекс дряхлости зашкаливает, двери в вечность уже приоткрыты. Бери шинель, иди домой. — Показал глазами на потолок.

— Нет, дедуля, верно папа говорит, очень нуждаемся. А вот расскажи, как тебе удалось тридцать седьмой год пережить. Я-то знаю, да пусть другим наука будет.

«Анюта просто так не скажет, — подумал Никанорыч. — Неспроста меня в воспоминания втягивает. Значит, ей надо».

— Анюта, нам такая наука не нужна, — весело парировал Вальдемар. — А в историческом плане, конечно, интересно.

— Расскажите, расскажите, Сергей Никанорыч. — Ксения поддержала дочь.

Но Саша вернул празднество в прежнее русло:

— Погодите, друзья! Давайте выпьем за старейшину нашего стола, а уж потом попросим поделиться жизненным опытом. Отец, родной! За твое здоровье! Еще долго будь с нами!

Никанорыч пригубил красного, помолчал, ожидая, когда его снова начнут упрашивать. И верно, все загалдели. Только Анютины друзья помалкивают, заметил он. Наверное, стесняются, впервые в нашем доме. Скрестил руки на груди, засунув ладони под мышку, откинулся на стуле. Начал с шутки:

— Ну что, други-приятели, голодающие вы мои, окунемся в далекое прошлое?.. Паркуа бы и нет? Когда я вернулся из Испании...

— Дедуля участвовал в гражданской войне в Испании. С орденом Красной Звезды вернулся, — пояснила Анюта.

— Так вот, вернулся я на прежнее место в контрольных органах. Но смотрю, фигуры первого класса под боем — жизнь, она как шахматы. Начальника арестовали, его зама тоже. А я в конторе не последний человек, отделом заведовал. Большим отделом. — Сделал паузу. — Короче говоря, осмотрелся и думаю: Земля круглая, жизнь долгая, если не укоротят. Сообразил, что пора заканчивать со служебным поприщем, с коридорной суетой. Зачем по битому стеклу ходить? Как бы не порезаться. И через неделю уволился по собственному желанию. Вот и весь сказ.

— Ничего себе весь! — комментировал Александр Сергеевич. — Скажи уж, кем подрядился.

— А-а... — негромко рассмеялся Никанорыч. — Я, конечно, мог подыскать приличное место, с моим-то опытом. Но чего менять шило на мыло? Было ясно: пора отползать, Бог с ней, с карьерой, надо исчезнуть, за печкой спрятаться, залечь на дно, перебедовать транзитные годы. Как раньше говорили, наш удел — быть не у дел, а в посылках. Вот и переквалифицировался в натурального завхоза в Союзе художников. Потому меня судьба по-крупному и не трепала. Вовремя голову включил.

Александр Сергеевич внес ясность:

— В партии отец не состоял, его разыскивать не стали. У них других изысканий было невпроворот.

— Умно! — похвально покачав головой, воскликнул Николай.

— Между прочим, я не один был такой умный. После смерти Сталина меня позвали назад, в контроль, на отдел, опытные люди понадобились. И был у меня сотрудник, в прошлом лейтенант НКВД, помощник первого секретаря ЦК партии Украины Постышева. Когда Постышева из Киева взяли в Москву, он смекнул, что к чему, пользуясь служебным положением, выправил себе новые документы и исчез. Переквалифицировался в управдомы — буквально! Ну и потерялся. Постышева расстреляли, а он уцелел.

— Да, страшное было время, — подхватив ругательный смысл, сочувственно и задумчиво произнес Вальдемар.

— Я бы сказал иначе: великое и страшное, — откликнулся Никанорыч. — Время с большой буквы.

— Вы хотите сказать, что наше время — с маленькой?

— Дорогой мой друг, это не наше, а ваше время. Молодежь сейчас во хмелю. Через десятилетия вы сами же и дадите вашим дням историческую оценку. А я человек старого покроя, мои скорби и радости только в памяти сохранились, сейчас-то одна забота — как бы не схватить сквозняку. Ваше время не понимаю, застрял в прошлом, а у каждой эпохи свои правила, своя мораль. — На секунду запнулся. — Свои душевные нездоровья... Но пока топчу землю, безучастно глядеть в будущее не могу, за вас сердцем болею. У меня, по былой службе поседелого и въедливого контролера жизни — прежде всего хозяйственной, — явились опасения, как бы в нынешних боях за светлое завтра первой не полегла экономика. Нынче-то она не опекаема, не оберегаема. Реляции слышим, о реалиях ничего знать не знаем. Наличие отсутствия... Вот и не сообразишь, что кричать: «ура» или «караул»?