Однажды в России - [13]

— Наоборот, Сергей Никанорович! Знающие люди говорят, что вот-вот разрешат производственные кооперативы. С дефицитом товаров будет покончено раз и навсегда!

Тут вступил Николай, сказал неопределенно:

— У нас в Свердловске мнение, что власть в растерянности, яичницу из крутых яиц жарит. А еще слух, будто скоро на заводах директоров будут не назначать, а выбирать.

— И как этот слух аукается? — заинтересовался Александр Сергеевич.

Николай помедлил, потом сказал так, что его личную точку зрения понять было невозможно:

— Особо интересоваться этим у меня пользы нет, сейчас только и гляди, чтоб свою очередь не пропустить. Но вроде так: одним это по душе, а другие против. В общем, раскол, замороченные люди стали, кругом потемки, бедой пахнет.

— Ну, понятно, — улыбнулся Крыльцов. — Кому хорошо на заводе живется, тот против, от добра добро не ищут, в стойле тепло. А недовольные перемен жаждут. Но по-крупному вопрос стоит иначе: о развитии низовой демократии. Спрос момента! Мы в институте это уже почувствовали. Наш ректор — демократ истинный. Высочайшие умозрения не только учитывает, но и разделяет. Он о себе как говорит? Я, говорит, из тех, кто вырос на Старом Арбате; мы люди независимые, кошки, гуляющие сами по себе. Его слова!

— Оно известно, у каждого добра свое зло, — отговорился Николай.

Никанорыч, внимательный от природы, угадал, что Вальдемару эта тема не интересна, он не вслушивается, ему не терпится продолжить свое. И вправду, едва за столом возникла пауза, он как бы в пространство, но явно полемизируя, высказался:

— А что касается великого времени... Известно немало примеров, когда ничтожные по своей сути тираны вбивали свое имя в историю через зверства и жестокости. Сталин в этом смысле не одинок.

Никанорычу не хотелось поддерживать этот ненужный, обременительный «обмен любезностями», верно теперь шутят: чем человек моложе, тем он больше пострадал от Сталина. Но вдруг в памяти всплыло нечто забытое, очень далекое, но и очень примечательное. Перед мысленным взором явился небольшой бальный зал старинного особняка на Молчановке, превращенный в заседаловку, с измызганным, истоптанным фигурным паркетом, с двумя колоннами у входа — под мрамор, а может, и впрямь мрамор, — между которыми натянули здравицу в честь Рабоче-крестьянской Красной армии, с цветистыми обшарпанными обоями. В тот раз они собрали военных контролеров и выступить перед ними приехал Сталин.

Никанорыч поправил очки, напрямую обратился к Вальдемару:

— Мой дорогой друг, здесь мы с вами не товарищи по мнению. Понимаете ли, ваши слова о ничтожестве заставили меня вспомнить одно любопытное событие. В двадцать втором году, а может быть, в двадцать третьем, могу ошибиться, мы проводили на Молчановке совещание главных военных контролеров, и на нем выступил Сталин. О чем он говорил, конечно, не помню — наверное, рядовая текучка тех лет. Но одна его фраза врезалась в память намертво. Просто забылась, спряталась где-то в извилинах мозга, в подсознании, а сейчас вот и выскочила наружу.

Выдержал паузу и отчетливо, громко произнес:

— Не кусайте за пятки, берите за горло.

От неожиданности все замерли. Анюта, помогавшая Зое с переменой блюд, застыла с тарелками в руках.

— Дедуля, ты мне этого не рассказывал.

— Да я сам позабыл, как-никак шестьдесят годков минуло. И вдруг — на языке!

Вальдемар аж опешил, очень уж мощно прозвучала фраза, тысячи подспудных смыслов таились в ней. Подумав, ответил:

— Сергей Никанорович, вообще-то люди склонны приписывать громкие фразы историческим личностям, делая из тиранов кумиров. — Вежливо улыбнулся. — Это, кстати, нормальная аберрация памяти: фраза могла родиться в вашем сознании, а вы ее приписываете Сталину.

— Да нет же, Вальдемар! Я сам, вот этими ушами, — взялся за мочку, — слышал ее от Сталина. Он был в сапогах, кажется, в кителе — этого не помню, а вот сапоги запомнил, — стоял около маленького президиумного столика, как бы беседовал с нами. Это во-первых. А во-вторых, Вальдемар, не возводите меня в сан гения. Если бы я умел одной фразой выразить философию власти, то наверняка стал бы не контролером, пусть и высшего ранга, а каким-нибудь членом Политбюро. Не кусайте за пятки, берите за горло! Так сказать мог только гений. И придумать такое за Сталина мог тоже только гений. Да! Не знаю, известно вам это или нет, мы-то знали — многие драматурги на читку посылали пьесы Сталину. И он читал, да. Сложная фигура. Но мощная, историческая, это несомненно.

— Отец, я потрясен. Действительно, он четырьмя словами сформулировал философию власти, своей власти, правильнее сказать, режима, диктатуры. Да, в гениальности Сталину не откажешь. Даже Хрущев, разоблачитель культа личности, говорил, что Сталин гений. Но — злой гений. А сегодня мы знаем больше, чем Никита вывалил на ХХ съезде. Цифры репрессированных, знаешь ли, впечатляют. Правильнее сказать, заставляют содрогнуться.

— Александр Сергеевич, еще Толстой говорил, что истина в подробностях, — поддакнул Вальдемар. — А сегодня из архивов такие подробности о сталинщине извлечены, что жуть берет. Темное было время.