Однажды в Париже - [33]

— Если бы вы встретили меня до того, как Брюс стал моим спутником, вы меня бы даже не заметили. Я вам уже говорила, Жан-Пьер, вы ничего не видите. Не огорчайтесь. Вы ничего не упустили.

— Однако я расстроен. Но не вы?

— Совсем нет. Но мне приятно, что вы сожалеете об этом. И надеюсь, будете сожалеть еще некоторое время…

Ответив, она встала и отправилась к машине. Дождавшись меня, Аньес потребовала, чтобы я пустил ее за руль, потому что она не доверяла смеси кьянти/лимончелло/гаванская сигара. И мы вернулись в «Пелликано».

Позднее, во второй половине дня, служащая гостиницы принесла в мой номер пакет с подарком, завернутым в серебристую бумагу. К нему была приложена записка от Аньес.

«Спасибо за прогулку. Сохраните в качестве сувенира эту красивую пепельницу, которая так понравилась вам в ресторане. Я утащила ее, чтобы ночью, когда вы будете курить в одиночестве, замышляя свои атаки лисы против фондового индекса САС 40, вы иногда думали обо мне. Кто знает, что будет? Нужно дать шансы деньгам богачей, которые они так плохо тратят. Может быть, однажды вы станете моим Нероном, а я вашим Меценатом (оба слова см. в энциклопедии Ларусса). При этом не думайте, что я воровка, просто у меня есть скрытые черты. Очень мало, уверяю вас. Но они придают вкус жизни. Без них существование напоминало бы гору без расселин. Это было бы гораздо менее волнующим!

Преданная вам Аньес».

Если бы она была в этот момент рядом со мной, я тут же попросил бы ее руки. Внезапно я почувствовал уверенность в том, что нашел женщину, рядом с которой всю жизнь мне не будет скучно. Конечно, она не воспарила духом, как я, когда я рассказал ей об этой мечте в тот же вечер в баре отеля «Пелликано», где Брюс играл на пианино «God Save the Queen»[62].

— Вступить в брак, Жан-Пьер, означает выбрать человека, которого начнешь ненавидеть через два-три года. Вы должны бы знать это, потому что сейчас как раз вы разводитесь в третий раз. Пока я предпочитаю провоцировать дражайшего Брюса. В будущем я ничего не исключаю. Мы могли бы вести плодотворные споры.

В этом была ее суть: откладывать ответы на будущее, ловко использовать дебаты и резюмировать все одной двусмысленной формулировкой, которая обещала и лучшее, и пустоту. Я отложил в сторону свои мечты, но предчувствовал, что Брюс еще будет досадовать.

Глава 7

Брюс Фэйрфилд.

В жизни не знал такой женщины, как Аньес. Она никогда не задавала вопросов. Моя работа, мои родители, моя первая жена — ничто, казалось, не заботило ее. По утрам в «Пелликано» она уходила из спальни бесшумно и не проявляла нетерпения. Выйду я в полдень или в три часа дня, это ничего не меняло. Иногда к этому времени она уже обедала, в другие дни нет — у нее был такой вид, как будто ей это все равно. Она читала свои книжки и журналы, когда я приходил, она откладывала их в сторону. Ее жизнь, похоже, сводилась к тому, чтобы открывать скобки, а потом их закрывать. Если ты рядом с ней, тем лучше, если нет — тем хуже. Улыбающаяся, приветливая, она все время больше или меньше витала где-то далеко. Уже начиная с нашей первой недели вместе, у меня было такое впечатление, что она пресытилась нашим романом. Но совсем нет. Когда я высказал такое предположение, она засмеялась и чмокнула меня в губы, вот и все. Не будучи женщиной, внушающей доверие, она хорошо умела успокаивать. Сразу же после этого она сводила на нет свою ласковость, выказывая безразличие. На ее сентиментальном пейзаже не было рельефа: ни холмов, ни стен; она не гневалась, не дулась, просто спокойная прерия с несколькими деревьями, за которыми она на некоторое время скрывалась. Она уехала на целый день в музеи Ватикана, не предупредив меня. На следующий день она отправилась кататься верхом на лошади. По возвращении она, воплощение ласки, садилась рядом со мной и рассказывала мне о том, как провела день. Просить меня рассказать о моем дне — никогда. Тем лучше, кстати, — я не хотел слишком быстро говорить ей правду: в ее отсутствие мне не хватало воздуха. За десять дней — если такой была ее цель, она ее достигла — я был влюблен. Аньес была мне нужна, потому что она не нуждалась во мне. У меня никогда не возникало ощущения, что она ждет меня. Мы спали вместе, мы были близки, но свои моменты счастья она вкушала одна. А если она и позволяла вам разделить их с ней, то не во все вас посвящала. Это бросилось мне в глаза в Музее этрусков.

Она поехала туда с Жан-Пьером Ренаром, но музей был закрыт. Через день после этого, когда музей работал, она взяла с собой меня. Никогда бы я сам туда не вошел. В крайнем случае, говорите мне о Лувре или Фонтенбло, но Чивитавеккья[63] и эти игрушки из керамики!.. Не хочу сказать, что я не любил изобразительное искусство. В Нью-Йорке я, случается, покупаю картины или коллекционные фотографии, но больше из расчета, чем по страстному желанию. Не имея в виду как можно лучше вложить свои деньги, я никогда в жизни не стал бы покупать полотна художников. В моей семье родители, дяди, тети, дедушки и бабушки, двоюродные братья и сестры… не помню, чтобы кому-то из них когда-либо пришла в голову такая фантазия. В этом виде искусства ни один мой родственник не испытывал особой потребности. По сути, я не изменился, несмотря на то что у меня есть работы Ирвинга Пенна, Мэплторпа и Брюса Вебера