Однажды в Лопушках - [136]

— Интересный вопрос, но здесь возможен вариант. Наш… наследник, назовем его так, менялся. И, скорее всего, добровольно. Искушение велико. Но вместе с изменениями он сам постепенно подпадал под власть артефакта. Чем меньше становилось в нем человеческого, тем больше он… скажем так, отличался от того, кого следовало защищать. Артефакты нельзя назвать в полной мере разумными, однако они способны ко многому. Поэтому, когда сложилась ситуация выбора, он его сделал.

— И выбрал женщину?

— Не совсем… насколько я знаю, она погибла?

Я кивнула, пусть даже меня не могли видеть.

— И случился выброс силы, — уточнил Николаев. Он вдруг встал рядом и руку на мое плечо положил, то ли меня успокаивая, то ли опираясь.

— Был ребенок. И, если женщина додумалась переподчинить артефакт младенцу, а сама была связана с младенцем кровно, она могла активизировать защиту.

— А поскольку защищать пришлось от очень сильной нелюди, то произошел выброс, — завершил дед.

И кто-то громко, мерзко засмеялся, отчего мне стало совсем уж не по себе.

Глава 46 Где дети искренне пытаются слушаться взрослых

Как же трудно воспитывать кота в одиночку!

Признание одной старой девы

Васятка не собирался убегать из дому.

Не дурак он, что бы там Маруся ни говорила. И мамку слушает. Не из страха, само собою. Вот еще, нашлось с чего бояться! Тем более что ему-то уже почти одиннадцать, большой. И понимает, стало быть, что мамка, когда ругается, то не со зла, а от общей жизни неустроенности.

Переживаниев.

За него. И за Марусю тоже. За Марусю, небось, особенно. Васятка что? Подумаешь, с литературой у него отношения не складываются? Зато с математикой все отличненько. Ну а тогда, когда в школу вызывали, так вовсе по-за ерунды, которую даже не Васятка придумал.

Маруся же…

Васятка был рад, что она вернулась, а вот мамка, та только вздыхала. И Маруся тоже вздыхала. И все вокруг вздыхали, будто иного дела у них не было. Ну да и пускай…

Сбежала вон куда-то. А куда? Мамка тоже ушла. Сказала, что ненадолго, а уж сколько времени минуло, но нет никого. И жутковато в пустоте. Но Васятка не боится. Нисколько. Сидит от. Ждет.

…в окно стукнул камешек. Потом еще один, а потом к стеклу вовсе рука прижалась.

Тимохина.

Ну уж нет! Теперь Васятка Тимоху точно слушать не станет.

— Спишь? — Тимоха змеёю влез в открытое окно, едва не столкнув мамкин горшок. В горшке рос старый кактус, разлапистый и колючий, и мамка говорила, что когда-нибудь он зацветет. Но кактус цвести не спешил, зато охотно плодил деток: вытянутых и тоже сплошь колючками покрытых.

— Сплю, — соврал Васятка и к стене отвернулся для надежности.

— Ну и дурак.

— Сам дурак!

— Там дома сгорели!

— Знаю.

Васятка вновь повернулся, потому как разговаривать спиною было неудобно. Да и от Тимохи всякое пакости ждать можно. И еще подумалось, что зазря мамка окно не закрыла. Или это Маруся? Маруся давно уже, еще когда не уехала, частенько через окно сбегала, думая, что никто-то не узнает. Может, другой бы кто и не узнал, а вот мамка, та всегда ворчала.

И на Васятку.

А Васятка делал вид, что знать ничего не знает. Он ведь не предатель! И не был никогда.

— Я там был, — похвастал Тимоха.

— И что? Я тоже был.

С мамкой, которая за собой потянула, но велела не отходить.

— А феникса видел?

— Видел. И не раз. Я его даже кормил! Вот!

Правда, тот никакой благодарности к Васятке не исполнился и все норовил клюнуть, особенно, когда Васятка руки к хвосту потянул. Только погладить! От честное слово.

— Кто его не кормил, — фыркнул Тимоха. — А это видел?!

И достал из-за пазухи перо. Феникосово! Васятка это сразу понял. А кто бы не понял? Будто у какой иной птицы может подобное быть, чтобы тонкое, сплошь золотое и еще светилось в темноте! От этого пера в хате даже так ярко стало, что глаза заслезились.

— Откудова?

— Оттудова, — важно сказал Тимоха, устраиваясь на подоконнике.

— Дай глянуть! — Васятка руки протянул, но Тимоха только фигу скрутил.

— Дай на дай! — ответил он и перо укрыл. — Я, замежду прочим, знаешь, сколько лазал, пока отыскал?

— Сколько?

— Много! Феникс, как пожар тушит, завсегда перья роняет, — важно сказал он и живот погладил. — Сбрасывает избыток энергии. Мне папка говорил.

— Врешь ты все.

— Сходи проверь сам, — фыркнул Тимоха. — Если не веришь.

— Еще чего…

— Трусишь?

— Не трушу!

— Не трусишь. Просто ссышь. Маменькин сынок, — Тимоха сполз с подоконника. — Как знаешь… горело знатно, там не одно перо найдется… я от покопаюсь, а потом на аукцион кину. Знаешь, сколько срубить можно? На комп точно хватит! И папка ворчать не станет, а то вечно у него денег нет… у него и нет, зато у меня будут.

Он спрыгнул.

И до Васятки донеслось:

— А ты сиди дома, ссыкло мамкино…

И вот как после этого было усидеть-то? То есть сперва Васятка оскорбился. Потом… потом подумал и опять оскорбился. Был бы Тимоха тут, Васятка ему показал бы, что вовсе он не ссыкло. Но Тимохи не было, как и фениксова пера, которое ему досталось совсем уж не по-справедливости.

Феникса Васятка ведь кормил! И прошлым летом, и тут бы тоже, если бы не боялся, что клюнет. И выходит…

Он натянул штаны.

Прислушался.

В доме было тихо. Ни мамки, ни Маруси, которая бы точно не позволила уйти. Он даже выглянул осторожно, чтоб убедиться: вдруг да на кухне сидят? Но нет, и там было пусто и тихо.