Однажды темной зимней ночью… - [21]

Мори казался таким задерганным и нервным, что звеневшие вокруг детские голоса грозили в любую минуту вывести его из себя.

– О чем задумался? – отважился поинтересоваться Таниэль, повыше поднимая воротник пальто, чтобы защититься от ледяного ветра.

Прямо перед ними Шесть отчаянно торговалась с продавцом фейерверков, и на лице у того уже проступало беспокойство, что сейчас ему окончательно задурят голову.

– Пора его спасать, – ответил Мори, кивая в их сторону. – Не то она вывалит ему на голову новую порцию цифр.

– Что-то еще? – уточнил Таниэль, привыкший к отвлекающим тактикам Мори.

– Со мной – нет, я в порядке, – заверил Мори, но они почти поравнялись с прилавком продавца фейерверков, и рассыпающиеся искры резко высветили его лицо, отчего глаза и волосы приобрели цвет матово-черного непрозрачного стекла. Он вдруг резко выбросил руку в сторону: раскрытая ладонь оказалась под уставленным чашками с чаем маття с виски подносом за какое-то мгновение до того, как мальчик-служка уронил бы его, потому что ему под ноги бросилась бродячая собака. Мори передал поднос мальчишке.

Таниэль с некоторыми угрызениями совести подумал о чашках маття с саке на подносе. Вероятно, с его стороны было не очень-то порядочно вспомнить, что Мори происходил из почтенного самурайского рода, одного из стариннейших в Японии, который вот уже тысячу лет взращивал хрупких барышень росточком менее пяти футов[9] и кристально чистых душой рыцарей. Одной чашки хватило бы, чтобы Мори быстро опьянел и впал в откровения о будущем.

Глаза Мори скользнули в сторону и вниз за мгновение до того, как Шесть подбежала к ним, обнимая большой бумажный пакет, доверху набитый фейерверками, – продавцу еще не случалось в таком количестве сбывать свой товар восьмилетнему ребенку. Шесть, по своему обыкновению, не стала брать их за руки, а ловко вытащила часы-луковицу сначала из кармана у Мори, потом у Таниэля, чтобы идти между ними, держа их на поводках, насколько позволяли коротенькие цепочки часов[10].

Таниэль подтолкнул ее в бок.

– Зачем тебе столько фейерверков, детка?

– Затем, что мы будем запускать их в Рождество, и Мори увидит, что оно больше похоже на Новый год, чем на языческий праздник, когда вламываются в чужие дома и досаждают отступникам.

– Ладно, – вздохнул Таниэль, – так и быть, в четырнадцатый раз объясняю вам обоим, что в рождественском предании нет ни слова о том, чтобы врываться в чьи-то дома и пугать отступников. Его суть в том, что Пречистой Деве Марии явился архангел Гавриил и возвестил, что на нее снизойдет Святой Дух, – собственно, и все!

– Но все же сделай милость, – промурлыкал Мори, – и беги со всех ног, если какой-нибудь чокнутый незнакомец попытается снизойти к тебе со своим святым духом.

Таниэль показал ему кулак.

Они уже вышли с рождественской ярмарки, и Таниэль не сразу заметил, что Мори как вкопанный остановился на краю мостовой. Они как раз собирались переходить улицу, по которой сплошным потоком двигались кебы и конские повозки, а также толпы людей, направлявшихся на ярмарку и с ярмарки. Омнибус, украшенный на боку рекламой чая «Липтон», занесло на льду, и несколько мгновений он кренился, балансируя на двух колесах, пока два остальных с грохотом не обрушились на булыжную мостовую. Кое-кто из дам помоложе устроили кучеру небольшую овацию.

– Кэй! – окликнул Таниэль.

Мори скупо улыбнулся.

– Прошу прощения, – отозвался он. – Очень оживленная улица, не правда ли?

Таниэль не сразу сообразил, в чем дело. А когда до него дошло, его взяла досада на себя, что он не вспомнил раньше. Конечно, если ты провидец, оживленная улица, да еще с обледеневшей мостовой, непременно оживит в тебе кучу жутких потенциальных воспоминаний о том, как тебя раздавливают колеса или копыта[11].

Но не спросишь же Мори, желает ли он постоять и подождать, пока не очухается от своих видений, ибо к подобным сигналам тревоги он относился с тем же почтением, с каким большинство из нас относятся к клятвам.

– Шесть, – воззвал Таниэль, предпочтя не трогать Мори, – как думаешь: стоит нам купить горячего шоколаду?

Рядом как раз располагался прилавок, и к нему выстроилась очередь, так что, когда она подойдет, столпотворение на дороге, надо полагать, уже рассосется.

Взгляд Шесть не сказать чтобы зажегся мгновенным восторгом. Торговец горячим шоколадом стоял со своим прилавком в стороне от их привычного маршрута домой, а внезапные изменения в отлаженных процедурах Шесть не поощряла. Да ей волю, она бы определила их двигаться по рельсам, как поезд, в соответствии со строгим расписанием и без остановок по требованию.

Таниэль сжал ее плечо, давая понять, что действует не из пустого желания досадить ей. И заметил ее направленный на Мори изучающий взгляд.

– Думаю, – угрюмо буркнула она, – это будет шикарно.

* * *

Часовая мастерская Мори в доме на Филигранной улице по случаю Рождества не работала. И когда все трое вошли внутрь, Таниэля охватила немного виноватая радость. Он любил мастерскую, ему нравилось сияние крохотных блестящих колесиков и шестеренок, над которыми колдовали часовщики, но как же приятно ему было осознавать, что сейчас никто не побеспокоит их, не зайдет в их дверь и не затрезвонит в звонок на конторке. До самого Нового года дом в их полном распоряжении, во всех каминах пылает огонь, светятся лампочки, вплетенные в гирлянды остролиста, сбегающие вниз вдоль перил лестницы. Мори собственноручно изготовил лампочки и специально придал нитям накаливания причудливые формы: деревцев, звездочек, японского замка. Лампочки давали медовый свет, теплый и невозможно уютный.