Сто лет назад в конце октября фермеры из Эндландс, как всегда по осенней поре, отправились загонять овец домой с вересковых пастбищ. Но в том году так вышло, что, пока пастухи вытаскивали из торфяного болота двух тонущих ягнят, Дьявол убил агницу, сорвал с нее шкуру и спрятался под ней среди овечьего стада.
Добравшись до ферм, Дьявол носился от одного дома к другому, не давая себя поймать и проявляясь только в заразе, которую сам и разносил. Нематоды в глазу здорового пса, рак, поразивший семенники барана-производителя, кровь в молоке грудничков – все это были плоды его трудов.
По деревням, от Андерклаф и дальше по долине, поползли разные слухи, и хотя деревенские не особо удивлялись, что безбожников из Эндландс настиг-таки Окаянный, они обратились к своему священнику с просьбой о защите от козней нечистой силы. Священник, однако, был стар и немощен, и перспектива схватки один на один с Дьяволом его не прельщала, так что он попросил епископа прислать ему помощника, разумея под этим замену ему самому.
Новоприбывший, молодой священник с распятием и кропилом, отнесся к поручению скептически. Он видел себя в роли миссионера, несущего свет в темную долину. Местные, по его мнению, ничем не отличались от суеверных дикарей из колоний, которым повсюду мерещились духи: в облаках на небе, в грязи под ногами. Пожалуй, они заслуживали его жалости.
Но когда его глазам предстало зрелище разлагающегося скота, когда он увидел, как капает кровь из сосков кормилицы, его решимость ослабла, в то время как Дьявол наслал на долину бурю, бушевавшую несколько дней подряд.
Дома в деревне по самые окна занесло сугробами, заготовленные на зиму запасы дров и торфа быстро таяли. Церковь за мостом осталась без света и как-то скукожилась, а покойники на церковном погосте оказались захоронены по второму разу, когда долину и фермерские земли засыпало снегом. Люди вынуждены были взять животных в дом и разделить с ними тепло, чтобы те не замерзли. Поросята и охотничьи собаки спали на ковриках перед очагом. На кухне исходил паром молодой баран.
В эти дни не успевало рассвести, как тут же смеркалось, и люди начали умирать. Первыми ушли старики – зайдясь в кашле, они выплевывали легкие, как шкурки от помидоров. Дети сгорали в жару лихорадки.
Но еще хуже, самое плохое: говорили, что невозможно было узнать, кого Дьявол навестит в следующий раз. Он не оставлял следов на снегу, не стучал в дверь. Говорили, сам воздух и был Дьявол.
В Андерклаф местные обвиняли во всем фермеров Эндландс, да и сами фермеры начали задаваться вопросом, не навлекли ли они беду на долину тем, что пропустили какое-то предзнаменование, а оно и загноилось, как открытая рана. Ведь влетела же летним вечером галка в дом Кервенов. Она разбилась насмерть, ударившись о стену. И разве дети Дайеров не видели зайца, рывшегося в костях на церковном кладбище? А еще в ту субботу, в сентябре, когда было тепло, Джо Пентекост, в кураже после выпитого портвейна и гордясь собой, разбил стакан, когда произносил тост на свадебной трапезе своей дочери. Все смеялись, неловкость ему простили и ни о чем таком не подумали. А теперь они препирались насчет того, что нужно было сделать, чтобы избавиться от несчастья, насланного на них из-за пролитого вина. Только никто не помнил, каковы были обычаи на этот счет. На ум приходили, и то не полностью, какие-то старые предостережения, в соответствии с которыми они повыбрасывали в снег кошек и посыпали солью ступеньки на крыльце.
Все было тщетно. Тринадцать человек с фермы и из деревни умерли этой осенью. Их трупы, завернутые в одеяла, лежали в сараях и на задних дворах, дожидаясь, пока земля оттает достаточно, чтобы можно было их похоронить.
– Нет, расскажи мне другую историю, – требует Адам. – Эту я уже знаю.
– Но все истории в нашей долине начинаются с Дьявола, – говорю я.
– Расскажи что-нибудь новое, – возражает он. – Есть же такие, которых я еще не слышал. Ты знаешь их сотни.
За последние несколько лет я приобрел репутацию рассказчика, точно такую же, какая была у Старика, моего деда.
– Давай же, – настаивает Адам. – Расскажи про свое детство, когда тебе было столько же лет, сколько мне сейчас.
– Потом, – отвечаю я. – Мы же пришли сюда, чтобы пострелять бекасов, верно?
Он забавно кивает и гладит одной рукой Дженни по спине, а другой крепко сжимает мою ладонь.
– Тебе придется отпустить меня, Адам, – говорю я. – Иначе у нас ничего не получится.
Он отпускает мою руку, но не отходит ни на шаг, потому что ему необходимо чувствовать мой запах, и, склоняя голову набок, он слушает, как хлюпает вода в болоте.
Холодный весенний день подходит к концу, и последний свет уже покидает Топи, скользя через долину к пустошам и отступая на запад, к морю. Сумерки уже обесцветили покрытые вереском холмы, и надвигающаяся темнота усилила шум воды в Фиенсдейльском ущелье. Где-то во мраке река бьется о берега, срезанные ею же в прошлом месяце во время штормов, и теперь она петляет, устремляясь к черному массиву Салломского леса. Воздух, кажется, промок насквозь. Но Адам держится молодцом и не издает ни звука. Как и все мальчики его возраста, он гордится своей стойкостью: сыновья всегда хотят показать отцам, что способны выносить трудности без жалоб и слез. И все-таки мне понятно, почему он хочет, чтобы я что-нибудь рассказывал: ему надо отвлечься и скрыть, что он до смерти боится оказаться у самой воды.
