Однажды темной зимней ночью… - [22]

Таниэль почти сразу заснул, когда без сил рухнул в кровать после того, как Мори плеснул Шесть глинтвейна. Бока у Таниэля ломило от смеха. Шесть, обычно такая тихая и спокойная, придя в легкое подпитие, устроила ему вразумление на тему, чем так возмутительна его манера ни с того ни с сего напяливать другой пиджак, и вообще не снизойдет ли он до неслыханной любезности заранее вписывать пиджак в табличку «Важные вещи, которые могут приключиться сегодня»[12], что висит у них в кухне на стеночке.

Таниэль слабо представлял себе, который был час, когда его что-то разбудило. Он сел в постели и прислушался. Смутно припоминалось, что вроде бы он слышал какой-то грохот, но затуманенная сном память буксовала. И когда кто-то постучал в его дверь, он подпрыгнул от неожиданности.

– Шесть, ты там в порядке? – спросил он в темноту. Должно быть, он слышал, как она топает по лестнице из мансарды. – Не заперто, детка, входи.

– Это я, – произнес из-за двери низкий коньячно-золотой голос[13] Мори. Казалось, он чем-то потрясен. – Можно я…

– Да, – хрипло откликнулся Таниэль.

Они уже три года как жили под одной крышей, но Мори еще ни разу не стучался по ночам в дверь к Таниэлю. Обычно бывало наоборот, и Таниэль в таких случаях долго мучился в нерешительности. В нем никогда не было уверенности, желанный ли он гость. Мори всегда впускал его, но что взять с Мори: он не англичанин и не христианин, он вырос в краях, где стучаться в дверь к другу – самое обычное дело. Так что согласие Мори означало, что он просто проявляет вежливость. Сам Таниэль не решался спросить. Пускай это было малодушие, но, покуда Таниэль не знал ответа, он мог жить надеждой. Мори тихо скользнул в комнату Таниэля, снова закрыл дверь и скрючился на ближайшей стороне кровати, прислонившись к стене и обхватив руками колени.

– Спасибо. Прошу простить. Явственные кошмары.

– Происшествия на дороге? – мягко спросил Таниэль. Он пододвинул одеяло, чтобы Мори тоже хватило укрыться. От окна рядом с кроватью веяло холодом и лунным светом, поперек кровати залегли крестообразные тени.

Мори кивнул.

– Время года, в нем все дело. Повсюду суета, все носятся как угорелые. Никак не могу толком успокоиться. – Он запустил пальцы в волосы. – И год от года все хуже. Не хочу даже носа на улицу высовывать. Понимаешь, я… я без конца вспоминаю, как меня переезжают, как я падаю, как Шесть попадает под колеса кеба или ты, и дальше больница, похороны и…

– Так и не выходи пока. На это у нас есть я, – сказал Таниэль, всегда благодарный случаю на что-нибудь сгодиться. Чаще всего не годился. Он служил мелким клерком в Форин-офисе. – Продукты буду покупать и всякое такое.

Мори печально взглянул на него.

– Но это означает сдаться.

– Не начинай. Возьмись я упорно делать что-то, что причиняет мне боль, ты бы первый отвесил мне подзатыльник и велел сидеть смирно.

Мори рассмеялся.

– Что верно, то верно.

Таниэль несмело закинул руку на плечи другу и притянул его ближе к себе. У него аж дух занялся от глупой радости, что Мори позволил ему это.

– Должно же быть что-то, что тебе поможет? Например, съехать куда-нибудь, где потише и поспокойнее?

– Нам ни за что не вытащить Шесть на незапланированные каникулы, она просто взбесится.

– Ей хочешь не хочешь придется жить в этом мире, – возразил Таниэль. – И потом, можешь назвать меня скотиной, но я все равно считаю, что нельзя ради своих детей жертвовать собственным здоровьем. Иначе их недолго и возненавидеть.

Мори немного помолчал, а когда заговорил, чувствовалось, что он тщательно подбирает слова, точно пробует ногой тонкий ледок у берега озера.

– Есть одно такое место, где это не действует.

– Не действует? – переспросил Таниэль.

– Ну да, видения не лезут мне в… – Мори похлопал себя по макушке. – Сам не знаю, почему.

– Откуда тебе знать, что оно там не действует? – Таниэлю никак не верилось, что такое возможно.

– Потому что я могу вспомнить, как еду туда, а дальше – ничего, вообще. – Мори заколебался. – Мне ничего не вспоминается об этом месте. А я обычно знаю обо всем, что там может случиться. Это как… ну, как если сплошная ткань, а в ней дырка.

– И где эта дырка?

– На болотах[14]. В сторону… Питерборо.

– Я думал, ты назовешь какую-нибудь там Монголию, – недоверчиво произнес Таниэль. – А Питерборо – это же рядом, пара-тройка часов на поезде. Тогда почему мы еще не там? А Шесть я как-нибудь уговорю.

Мори бросил на него взгляд, в котором радость смешивалась со стыдом, и Таниэль расцвел счастьем, что сделал нечто похвальное, но вместе с тем донельзя ребяческое и бессмысленное.

* * *

Болота расстилались во все стороны, уныло-серые и поблескивающие. Близились сумерки, и розовато-лиловый, отливавший оловом шар закатного солнца, огромнее какого Таниэль еще не видывал, занимавший горизонт от края до края, величественно опускался за рваную кромку камышовых зарослей. Полустанок, на котором они высадились, не имел названия, как и станционных построек или стражи, – одна только сколоченная из досок платформа, от одного конца которой вглубь болот вилась тропка.

Только Таниэля это не смутило. Он был рад и счастлив, что наконец сошел с поезда.