Однажды темной зимней ночью… - [19]

Снаружи по-прежнему бесновался мистер Твейт, бормоча:

– Тебе не уехать! Тебе не уехать! Ей никогда не уехать отсюда!

От ужасной догадки я в страхе зажала рукой рот. Никуда-то миссис Твейт не уезжала. Вероятно, она только угрожала мужу, что уйдет, а может быть, даже пыталась вырваться – только не преуспела в этом. Наверное, она сидела здесь, слушая яростные вопли мужа и приглушенные голоса своих детей, когда их увозили, а потом их голоса совсем стихли и осталась одна тишина. Должно быть, она наблюдала, как в оставленной ей полоске окна дневной свет сменяется ночной темнотой, складываясь в дни, времена года, которые распускались, потом увядали, а она, беспомощная, все ждала и ждала. Но никто не пришел за ней, одна только Смерть.

Между тем она повернула голову на истончившейся, точно птичьей, шее и взглянула на меня.

Я было отшатнулась, но что-то удержало меня. Несмотря на свой кошмарный вид, она источала доброту и сострадание. И хотя она не двигалась с места, казалось, подошла и присела рядом со мной, как делала это в прежние времена Марианна, как сделал бы близкий друг, желая разделить со мной мои горести. Оттого что давно уже никто не выказывал мне подобного участия, я еще горше заплакала. Точно так же она сиживала в этой глухой тьме рядом с другими женщинами, которые попадали сюда по милости моего отца и ожидали, пока подействуют пилюли, или после того как доктор, покончив с ужасным делом, получал свою плату. Вероятно, какая-то из них, а может, и две, гораздо дольше задержалась здесь, нося во чреве ребенка, которому ей не суждено было стать матерью. Она разделяла с ними их страдания. Она и со мной была здесь все это время, это она наполняла кухоньку уютным теплом, она внушала мне, что нам ничто не грозит, вселяла в меня кротость духа.

Стэнли вздохнул и повернулся на бок. Я положила руку на его плечико, желая почувствовать родное тепло, его косточки, его тельце, мерно вздымавшееся и опадавшее с его сонным дыханием. Тихие слова коснулись моего сознания:

– Ты можешь уехать.

Я заколебалась.

– Ты должна уехать.

– Да, завтра отец отвезет меня домой, – произнесла я вслух.

Эмили Твейт покачала головой.

– Нет! Нет! Ты не должна ехать с ним.

Она с усилием отделилась от окна и вышла на середину комнаты. Ее члены, застывшие и неподатливые, расхлябанно болтались в суставах, отчего она двигалась шаткой, неуклюжей походкой, точно марионетка. Я ощутила легкое дуновение от ее платья, когда она проходила мимо меня, заметила колтуны в волосах, длинные пожелтевшие ногти. Ее рука указующим жестом обращалась к двери.

– Твейт послан тебе в предостережение, – донеслось до меня. – Я послана тебе в предостережение.

Я вдруг словно перенеслась в Скарборо. Увидела розовый свет, золотистые отблески на песке, руки моего сына, покрасневшие в холодной воде, его сощуренные глаза, в которых прыгали искорки радости. Потом упала темнота, и мы с ним лезли на холм, считая шаги, и я совсем не сердилась, что он тащит меня наверх, а поднимала лицо к звездам на небе и мечтала, чтобы наше восхождение никогда не кончилось.

* * *

Меня разбудил звук, и я не сразу поняла, что кто-то снаружи дергает дверную ручку. Я еще блуждала в лабиринтах не то сна, не то яви и вскрикнула от испуга, когда заскрежетал засов и дверь распахнулась. С площадки пролился бледный дневной свет, но и его было достаточно, чтобы я разглядела стоящего в дверях отца.

– Что все это значит? – спросил он, сбитый с толку. – Почему внизу такой погром? И почему вы заперты?

Я потерла глаза. Заметила, что все еще лежу поверх одеяла, полностью одетая, как и предшествующей ночью, а Стэнли у меня под боком спит как сурок, зарывшись в одеяла. Моими последними воспоминаниями о прошлой ночи была миссис Твейт: ее ссохшееся личико и указующая рука.

– Как такое случилось? – требовательно вопрошал отец. – Кто мог это сделать?

– Должно быть, это Стэнли слишком сильно хлопнул дверью, – сказала я. – Я и раньше замечала, что засов разболтался.

Сердце все еще сильно колотилось, и вздумай отец осмотреть меня повнимательнее, сразу заметил бы, как от резких ударов пульса подрагивают мелкие складочки платья у меня на груди и кожа на моих запястьях. Я встала с кровати, оправила юбки и подошла к туалетному столику.

– По счастью, ты вовремя оказался здесь, – беспечным тоном заметила я.

– Во всяком случае, ты одета и готова к отъезду, – ответил он, вступая в комнату с несвойственной ему нерешительностью.

Я наблюдала за ним в зеркало, но не сумела поймать его взгляд, потому что он тут же отвернулся к постели и задумчиво уставился на спящего Стэнли. Он нарочито не отводил взгляда от внука, пока я расчесывала и укладывала волосы, затем подошел к окну и внимательно осмотрел его фортификацию.

– Не очень-то мне понравилось сидеть здесь взаперти, – сказала я, приглаживая волосы. В зеркале я заметила, что рядом с отцом возникла еще одна фигура, бледная и угловатая, мутным пятном на стекле, отражением лучика света.

– Ты можешь ехать, – произнесла она.

Я вся похолодела и поскорее вжала руки в столешницу, надеясь унять дрожь, но они по-прежнему тряслись, локти ударялись о ручки ящичков.