Одиссея 1860 года - [12]

И, взяв в руки перо, он произнес:

— Брофферио, напечатайте в вашей газете «Lo Stendardo»[4] и других туринских газетах то, что я сейчас напишу.

И, в самом деле, он написал — при этом перо его скользило по бумаге с той удивительной легкостью, какая присуща людям, у которых сердце подсказывает мысль, а ум и рука лишь повинуются ему, — следующее воззвание:

«ИТАЛЬЯНЦЫ!

Призванный несколькими своими друзьями сыграть роль примирителя между различными фракциями итальянской либеральной партии, я был приглашен стать председателем общества, именующегося Вооруженной нацией. Я полагал себя способным быть полезным на этом посту; величие замысла привлекало меня; однако все вероломное, тлетворное и влиятельное, что есть как внутри Италии, так и за ее пределами, то есть сборище нынешних иезуитов, устрашилось и разразилось проклятиями.

Правительству короля, человека благородного, докучали паникеры, и, дабы не бросать на него тень, я, с согласия всех членов Общества, решил подать в отставку с должности, которой был удостоен. Одновременно я объявляю о роспуске общества Вооруженной нации и призываю всех итальянцев, любящих свою страну, помочь ей посредством подписки на покупку миллиона ружей.

Если, располагая миллионом ружей, итальянцы в своем противостоянии чужеземцам окажутся неспособны вооружить миллион солдат, придется оставить всякую надежду на человеческий род.

Однако Италия вооружается, и она будет свободна.

ДЖ. ГАРИБАЛЬДИ».

Я подождал, пока Гарибальди не закончит писать и не зачитает свое воззвание, после чего взял перо, снял копию с воззвания и, передав ее Брофферио, оригинал положил себе в карман.

Однако Брофферио, в свой черед, явно для того, чтобы выказать мне уважение, скопировал сделанную мною копию, положил ее себе в карман, ровно так же, как я поступил с оригиналом Гарибальди, и отправил свою копию в типографию.

Затем члены общества Вооруженной нации один за другим удалились, Брофферио ушел последним, и я остался наедине с Гарибальди.

— Ну и что вы теперь намерены делать? — спросил я его.

— Бог мне подскажет: я верю в это. Мое предназначение состоит в том, чтобы освободить Италию, и я освобожу ее.

— Когда?

— Кто знает?

— Но все же?

— О, будьте покойны, это случится как можно скорее.

— Да, но король Виктор Эммануил воспротивится осуществлению этой цели, как прежде воспротивился самому замыслу.

— Мне было угодно служить королю, и я служил ему, но, как только я окажусь за пределами Пьемонта, король не сможет помешать мне вести войну самостоятельно.

— А вы уведомите меня, когда будете готовы к этой войне?

— Да, если это сможет доставить вам удовольствие.

— Еще бы! Огромное удовольствие, ручаюсь вам!

— Я пришлю вам какой-нибудь знак, указывающий на то, что дело пошло.

— Давайте условимся насчет этого знака: я не хочу ошибиться.

— Я пришлю вам копию моего прошения об отставке, с отказом от чина генерал-лейтенанта, которое было подано мною королю двадцать шестого ноября прошлого года.

— Стало быть, вы более не состоите на его службе?

— Да, конечно.

— Ручаюсь, что не заставлю себя ждать.

— И вы проделаете кампанию вместе с нами?

— Почему нет? Но сначала…

Я взял лист бумаги и написал на нем:

«Подписываюсь на двенадцать нарезных карабинов.

4 января 1860 года.

А.ДЮМА».

— Вы пришлете мне эти карабины?

— Я поступлю лучше: привезу их лично.

— Тогда все в порядке. Какие у вас теперь планы?

— Пока я находился в Турине, мной овладело горячее желание совершить поездку в Венецию и Рим, чтобы своими собственными глазами увидеть, в каком состоянии пребывает Италия, и пощупать пульс несчастной больной. Дайте мне рекомендательное письмо.

— К кому? К Францу Иосифу или к папе?

— Нет, дорогой друг, к патриотам; не называя никого из них, рекомендуйте меня всем. С такого рода письмом от Мадзини я двадцать шесть лет тому назад объездил всю Италию и Сицилию.

Гарибальди взял перо и написал:

«Raccomando ai miei amici l’illustro amico mio Alessandro Dumas.

4 gennaio 1860.

G.Garibaldi».[5]

Дальше будет видно, какую пользу принесла мне эта рекомендация.

Мы во второй раз обнялись, и на другой день я уехал в Венецию.

На короткое время я остановился в Милане, где мне нужно было увидеться со своим добрым другом, с которым мы не встречались со времен моей поездки на Гернси.

Его зовут полковник Шандор Телеки.[6]

Имя Телеки — одно из самых прославленных в Венгрии. В 1848 году Шандор проделал с генералом Бемом кампанию в Трансильвании. Дважды приговоренный к смерти, он дважды ускользал от своих палачей, убегая буквально с веревкой на шее: первый раз в Австрии, второй — в Испании. Нашу давнюю дружбу скрепили двойные узы: Телеки, подобно мне, друг Виктора Гюго и Тюрра.

Во время кампании 1859 года Телеки какое-то время находился подле Гарибальди и сохранил о нем самые восторженные воспоминания. Я лишь укрепил его чаяния обещанием какого-нибудь нового начинания, и, расставаясь, мы дали друг другу слово, что, если это начинание осуществится, вместе примеч в нем участие.

Я уехал в Венецию, пообещав Телеки, что на обратном пути остановлюсь в Милане на целую неделю. Сдержать это обещание было тем легче, что Гарибальди договорился со мной о встрече в деревне возле озера Комо, чтобы там диктовать мне свои мемуары.