Одиссей Полихрониадес - [59]

Это послѣднее обращеніе Исаакидеса къ доктору Коэвино было искрой для гнѣва, уже давно накопившагося въ душѣ доктора. Коэвино вообще ненавидѣлъ Исаакидеса. За что́? За многое. За то, что онъ эллинскій патріотъ и говоритъ часто «глупыя, свободолюбивыя фразы», за то, что неопрятенъ, за то, что криво и гадко выбриваетъ себѣ подъ длиннымъ носомъ промежутокъ между усами, — за все! за все!.. Еще прежде разъ, у Благова на обѣдѣ (разсказывали люди въ Янинѣ), Коэвино вскочилъ изъ-за стола и пересѣлъ на другое мѣсто, гораздо ниже, чтобы не быть противъ Исаакидеса, и когда Благовъ его дружески упрекалъ за этотъ скандалъ, Коэвино отвѣтилъ ему:

— О, мой добрый, благородный другъ! Простите мнѣ… О, простите! Я такъ обожаю все изящное, все прекрасное, что предпочелъ сѣсть на нижній конецъ стола, откуда я во время обѣда видѣлъ противъ себя вашу красивую наружность. Я не могъ спокойно обѣдать, когда предо мной былъ этотъ глупый взглядъ, этотъ длинный носъ, эти пробритые усы, этотъ комическій патріотизмъ великой Эллады величиною въ кулакъ мой!

Исаакидесъ зналъ, что Коэвино и презираетъ и ненавидитъ его, но онъ не огорчался, считая доктора, какъ и многіе въ Янинѣ, полупомѣшаннымъ; обращался съ нимъ всегда внимательно и вѣжливо, но любилъ дразнить его и, говоря съ нимъ какъ будто почтительно, насмѣшливо улыбался.

Это и я замѣтилъ, еще въ началѣ при встрѣчѣ ихъ на островѣ.

Исаакидесъ съ улыбкой:

— Какъ вы, докторъ? Какъ ваше здоровье? Здорова ли кира Гайдуша? Ахъ, она здѣсь… Очень радъ!..

А Коэвино мрачно:

— Здоровъ. Хорошо. Благодарю!

Если бы ты могъ видѣть, что́ сталось съ докторомъ, когда Исаакидесъ обратился къ нему вдругъ съ такимъ ироническимъ вопросомъ. Онъ вздрогнулъ, и черные глаза его заблистали…

— Что́ я думаю? что́ я думаю объ этомъ? Ха! ха! ха! Я думаю, что турки хорошо дѣлали, обращаясь съ греками жестоко… да! они прекрасно дѣлали! О, о, о! Вы были лучше тогда, когда надъ вами висѣлъ всегда Дамокловъ мечъ… Тогда вы были идеальнѣе, теперь вы низкіе торгаши, вы мошенники…

— Докторъ, прошу васъ, успокойтесь и умѣрьте ваши выраженія, — замѣтилъ ему г. Бакѣевъ серьезно.

— Нѣтъ! нѣтъ! я не умѣряю ихъ! — воскликнулъ докторъ, вставая и принимая угрожающій видъ. — Греки были лучше, когда надъ ними висѣлъ Дамокловъ мечъ…

— Постой, докторъ, — сказалъ ему отецъ, стараясь взять его за руку.

— Нѣтъ, — кричалъ Коэвино, отстраняя отца. — Нѣтъ! Греки были лучше, когда надъ ними висѣлъ Дамокловъ мечъ мусульманскаго гнѣва! А теперь? Теперь вы что́? Вы ничтожные искатели вещественныхъ интересовъ. У васъ нѣтъ рыцарскаго воспитанія въ прошедшемъ… У васъ не было Байардовъ и Рогановъ…у васъ нѣтъ ни романтической чистоты, ни изящныхъ пороковъ… да! вы всѣ купцы, разносчики, продавцы бубликовъ, носильщики, сапожники, мерзавцы!.. Вамъ былъ полезенъ ужасъ; ваши чувства тогда были отъ страха идеальнѣе… у васъ тогда по крайней мѣрѣ было глубоко православное чувство… Вы за церковь, за Христа въ старину отдавали жизнь… Я матеріалистъ, я можетъ быть атеистъ, но я понимаю высоту христіанства… а теперь, когда турки перестали васъ бить и рѣзать, вы уже не строите монастырей; вы строите ваши національныя школы, гдѣ оборванный оселъ-учитель (дуракъ! дуракъ!) кричитъ: «Эллада! Эллада!» Вы теперь не вѣруете, вы не бѣжите въ пустыню, не молитесь, рыдая… нѣтъ! вы лжете, обманываете, торгуете… вы какъ жиды грабите процентами турокъ, которые гораздо лучше, благороднѣе васъ… Вы…

— Докторъ, — перебилъ Исаакидесъ краснѣя, — вы гордитесь вашимъ воспитаніемъ… будьте-ка вѣжливѣе…

— Зачѣмъ? съ кѣмъ? противъ кого? — возразилъ Коэвино внѣ себя: — Противъ тебя, несчастный… тебя! тебя!.. ты первый фальшивыми расписками и незаконными процентами ограбить хочешь бѣднаго Шерифъ-бея, которому ты не достоинъ развязать ремень на обуви…

Исаакидесъ поблѣднѣлъ… и всѣ смутились крѣпко, слыша это; отецъ мой въ отчаяніи схватилъ себя за голову руками…

Тогда г. Бакѣевъ тоже всталъ съ ковра и обратился къ доктору очень строго и твердо.

— Г. Коэвино, — сказалъ онъ, — и я вамъ говорю, наконецъ, умѣрьте ваши выраженія… Вы грубо оскорбляете моихъ друзей. Я вамъ это говорю… Поняли вы? Это я… я!..

Коэвино поблѣднѣлъ; онъ взглянулъ нѣсколько разъ, весь вздрагивая, въ лицо г. Бакѣеву.

— Вы, г. Бакѣевъ? вы? Знайте же, что и отъ васъ… да! и отъ васъ мнѣ нейдетъ принимать уроки хорошихъ манеръ. Да!.. прощайте. Лодку мнѣ! лодку… Гайдуша! лодку!..

Бакѣевъ и за нимъ Исаакидесъ громко захохотали ему вслѣдъ.

Отецъ мой и Чувалиди звали доктора назадъ, умоляя его образумиться, но просьбы ихъ были тщетны! напрасно и я бѣжалъ за нимъ, по приказанію отца, до берега, повторяя ему: «Вернитесь, докторъ, вернитесь, отецъ мой проситъ васъ… Во имя Божіе просимъ васъ, вернитесь…» Все напрасно! онъ прошелъ грозно мимо всѣхъ слугъ и кавассовъ, которые съ удивленіемъ вскочили и слушали, какъ онъ кричалъ: «Лодочникъ! лодку мнѣ! лодку!»

Гайдуша кинулась собирать свои вещи въ корзину. Но и она не поспѣла за докторомъ.

На берегу онъ нашелъ спорящихъ лодочниковъ, толкнулъ одного изъ нихъ ногой и самъ, вскочивъ въ лодку, закричалъ ему: «Вставай! бери весло!»