Одинокое письмо - [19]

Лидия Ивановна выдрала листы из «Знамени» с «Сев. дневником» и отдала нам.

— Для него Сев. период кончился, — сказала она.

Что будет со мной дальше, куда меня закинет. Смотри — осталась только Печора!

Завтра пойдем по тоням.

13 авг. Суббота.

Мы шли по угорьям к морю. Снова задыхались морошкой. Спускались к тоне Майдица. Часовня с крестом поодаль, она меньше человеческого роста.

(11 часов. Темно. Пишу, посвечивая фонариком. Снова тараканье шуршанье вертушки. Еще не спросила названья. (Меленка.))

Обсохшие по отливу невода.

Чайки стоят на песке, бросилась снимать, приняла за кулика из-за длинных, каких-то болотных ног.

Пришли в избу. Занавески на окнах, две постели за пестрыми занавесками, нары у стола. Молодой мужик с женой, дети свои и чужие. В сенях морошка. Мужик ясноглазый, веселый, по имени Любомир, вышел варить уху на костре у дома. Хозяйка поставила на стол миску с соленой семгой. Потом ели уху из сигов, кумжу, пили чай.

Пошла посмотреть на уток по реке. Лениво плавали близко от меня, не улетали.

— Завтра, — сказали на тоне, — большой поход семги, с Ильина дня ей большой поход.

Потом узнали, что хозяйка работает здесь учительницей в первом и третьем классе, учит ребят одновременно, в две колонки рассадив.

(Я рассказала ей про учительницу в Луде. Как она живет одна при школе, как она выходит по утрам из своей комнаты прямо в класс к ребятам. Как в классе на печке сушатся ее валенки и греется чайник. Как трудно ей учить сразу ребят из четырех классов.

Как я пришла к ней под вечер. В сумерках о чем-то тихо толковали они с уборщицей, и уборщица сидела за партой, откинув крышку. Потом, отодвинув тетрадки, глобус, она поставила песок в стеклянной банке, стаканы с жидким чаем.

Быт был не налажен, не отстоялся крепким чаем и теплом.

Она куталась в серый платок и, посмеиваясь, говорила, что перевели ее сюда недавно и скоро пошлют неизвестно куда.

В декабре на Белом море светает поздно, утро в ясный день разыгрывается редко, а чаще так и кончается день, и незаметно, как рассвет переходит в сумерки; и в 2 часа дня ярче белеет снег, звонче поскрипывает под черными валенками — наступает ночь.

Она глядит на колокольчик, который стоит на столе.

Ребята собираются, и она начинает. Урок когда как длится — 45 минут ей мало.

В 10 утра свет у них выключают; пока не станет светлее, она выпускает их под горку, на реку, из окна видно. Потом звонит.

Она немолода, лица ее я не запомнила. Помню класс в сумерках, высокие счеты у доски, карту со зверями по зонам расселения. Она пригласила меня прийти на урок, но утром я уже поехала в Пертоминск, видела, как трактор виднелся оранжевым, цвета рыбацкого рокана, радиатором из-под льда — просел на реке, у выхода на губу. Возвращалась груженным навагой вездеходом.)

Когда мы шли из Майдицы берегом, видели морского зайца. Несколько раз восставал.

(Эх, свечку бы, свет фонарный дрожит. Такую свечку, как видела у холодильника на складе.)

Вечером стали читать «Дневник», оказалось, Ю.П. был в Майдице.

14 авг. Воскресенье.

Пошли на тоню Чебурай.

Сперва мы выбрали не ту тропку, зашли в тундре в топкое место, испугались, потом вздорили: кто что говорил, чтобы этой дорогой не ходить.

Шли угорьями. Справа внизу море, слева тундра. Прошли Майдицу. Потом спустились.

Реки растекались по песку. Вода соленая в прилив. Иногда можно было перебрести в сапогах, иногда искали брода.

Горы иногда отступали, широкие пляжи (?), рассекаемые выгоревшими бревнами, занесенными полосами песка, иногда торчком взъерошенными.

Брели, подходили близко к воде или отходили, выбирая, где меньше проваливаются ноги в песок.

Сидели на бревнах.

Потом поднялись и пошли горами, тропкой узкой во мху, только на одного человека. Морошные поля, все красно-желтое, озера вровень с берегом, дальние «боры» — безлесые, мшистые сопки. Телеграфные столбы куда-то. Склоны угорий обрывистые, снизу справа море шумит, а слева тихо, плавно, бесконечно везде.

Иногда подходили к обрыву, глядела на берег, ждала, скоро ли тоня.

Морошку старались не есть, торопились к отливу: тогда обсохнет невод, и рыбаки выйдут смотреть рыбу.

Спустились по глинистому склону к избушке, в окно увидели парня со склоненной головой, почему-то показалось, что дверь закрыта. Он вышел, провел в избушку. На нарах за занавеской сидел второй рыбак.

Сразу спросил, не оленей ли пришли смотреть.

Оказалось, что здесь неподалеку стоит семья коми с оленями.

(— Полно, девка, ты глаза портить! Вались! — с постели говорит мне хозяйка, Анна Леонтьевна.)

Нас повел парень.

— Только собаки у них злы, если дома никого нет, не подпустят.

Среди тундры стоял чум, обтянутый брезентом с трубой посередине и застекленными окошечками. Мохнатые псы выкатились к нам, но вышла хозяйка, привязала их к нартам. Курился дымок от костра. Позади юрты стояла готовая упряжка из пяти оленей. Узкоглазая девка в ватнике с каюром похаживала около.

Зашли внутрь. Железная печь с прямой трубой посредине. Низкие сиденья, низкий стол, железные кровати, посуда в углу на полу, ружья на стене, маленькие окошки.

Девка собиралась в тундру за морошкой на оленях. Парню-рыбаку было по пути с ней к тоне, он сел на сани, она погнала оленей. Было видно, как нарты взлетели на бугор, он обнял ее крепко, может, чтоб удержаться, она отпихнула его руку, и они скрылись.