Одинокое письмо - [15]

А надо сказать, что как только случится ветреная погода или чистый снег выпадет, тут я сразу гляжу на тюленью шкуру в углу, тюленя подбили на Мяг-острове еще летом, а шкура все еще не просохла и крепко пахнет, — и чего же я здесь сижу, что же я не еду.

Сейчас там, на Белом море, морозы под сорок, на санях куда добраться или у ненцев — разве в том, в чем я сейчас бреду, можно: прохудилось, продувает, меховой воротничок такой благородный, полосочка такого же меха вниз спускается, и все так скромно, и в глаза не бросается, черный мех — черное пальто.

И чего я тут тащусь — плечи внутрь, одно плечо вниз, мне бы сейчас в школу или по заданию редакции: «А сколько у вас ненцев в колхозе, а на Летнем берегу не так, как у вас, семгу ловят, а когда лед пройдет, а когда самолет придет, а не скучно вам всю жизнь в лесу» — ну, последний вопрос я, конечно, никогда бы не задала, а зависть моя к ним так наружу бы и лезла.

Уже и Новый год подошел, и последний экзамен сдала, и диплом получила, а все тут сижу и сижу, бреду я теперь в тоске и обиде, гляжу злобно вокруг, а если меня толкнут покрепче в толпе, то я сразу думаю, что так мне и надо.

Тут-то я и вижу ее постную физиономию, она-то меня не заметила, спешила куда-то.

— Пусть мне будет хуже, — подумала я и окликнула ее.

— Ты не знаешь, открыт сегодня фонетический в университете? — сразу напустилась она на меня своим торопливым бесцветным голосом; она всегда торопится все быстрее сказать, будто понимает, что никому долго слушать ее неинтересно.

Я сама шла из библиотеки — и зря туда таскалась: из присутственных мест все давно разошлись.

— Нас тоже раньше отпустили, а я хотела позаниматься, — сокрушалась она, потеряв всю свою стремительность.

— Пусть мне будет хуже, — вновь подумала я, и, вместо того чтобы постоять минутку в скорбном сочувствии и попрощаться, я сказала: — Пошли со мной игрушки покупать!

Я все еще сомневалась, что она согласится заниматься такими пустяками, но она грустно сказала: «Пошли, раз все равно закрыто», — и мы пошли вместе.

Когда мы добрались до елочного добра, вокруг которого сновали толпы, мы представляли некую силу. Теперь я поражала свою подругу грубостью и расторопностью. Я толкалась, кричала, таскала через головы подсвечники, бесцеремонно щупала ватных снегурочек.

В детстве мне никогда не удавалось купить какую-нибудь мелочь в канцелярском магазине; когда я наконец решалась спросить продавщицу, ее отвлекали, она меня не слышала, а когда и слышала, то всегда меня перебивали и отталкивали.

Перед Новым годом продавщицы нашего магазина надевали кокошники, белые ватные шубки. Была среди них одна, которую я любила: со светлой косой она неплохо выглядела в роли Снегурочки. Я топталась около ее прилавка, делая вид, что разглядываю краски и папки для нот, а сама собиралась с духом спросить, сколько стоит нотная бумага или тогдашняя новинка — карандаш с красной чернильной резинкой вверху. Через несколько лет магазин закрыли, а когда снова открыли, то стали продавать часы, и ее я больше не видела. Как-то я услыхала, как дворничиха Маруся говорила у ворот, что она вышла замуж за лейтенанта и уехала на Север...

Теперь я была даже старше многих здесь продавщиц и сознавала, что никакого превосходства в них не содержится и что даже некоторые представляют собой усталых, как часто говорят, измотанных работой женщин, а стандартные прически и дешевая косметика не делают им чести.

Я заметила, что моя спутница втянулась в игру и тоже преуспела в преодолении толпы и громкости голоса.

Вдруг поднялся какой-то шум и выяснилось, что подсвечники кончились.

— Где еще можно купить подсвечники, — затараторила она, выдвигаясь.

— Только здесь были, — гордо ответила девица, наблюдая опустение вокруг ее хлама.

Мы отошли. Рассматривая ряд убогих Дедов Морозов, мы продвигались вдоль закругленного прилавка.

На другой стороне было все то же самое, но немного потише, куча подсвечников была вывалена в стеклянный лоток.

— Отложите нам десяток, — налетели мы и встали в очередь у кассы.

Теперь у нас уже были подсвечники, ватные снегурочки и синий клоун.

Но вдруг мы увидели: груды синих, желтых, зеленых подсвечников были навалены в еще одном таком же отделе.

Мы живо отобрали десяток поярче — она держала все в сложенных ладонях, я достала прежние, некрасивые, белые — и черт нас дернул позвать продавщицу.

— Вот смотрите, — объясняли мы, — мы кладем сюда десяток белых, которые мы купили вон там, и берем столько же цветных у вас.

— Уходите отсюда, — замахала она руками, — нам самим надо.

Но когда она отвернулась, мы все же их поменяли.

Потом мы увидели неканонических Дедов Морозов: из-под распахнутых шуб виднелись их полосатые крестьянские штаны, заправленные в валенки, и яркие рубахи навыпуск.

Мы вывалили всю мелочь, но на этих мужиков денег не хватило. Мы еще постояли около них, у каждого было свое выражение, застывшее от мороза.

Тут я вспомнила о своем неизменном:

— Пойдем наверх, вдруг там тулупы есть.

— Где у вас шубы продаются? — нам указали на четвертый этаж, но там не было не только шуб на мой рост, но вообще ничего мехового, зато мы увидели еще один отдел игрушек.