Одинокое письмо - [13]

Когда возвращалась, увидела Дмитрия, он торопился, ждать отказывался.

Подошла тетка с пестерем, Нюра взяла суму на ходу. Тетка шла следом, еле поспевала. Дмитрий шел далеко впереди.

Долго шли по сырым местам к реке. Нюрка оглядывалась, на краю деревни у изгороди стояла тетка, слабо махала белым платком. Дмитрий шел впереди, не оглядываясь. Нюрка прыгала по кочкам, проваливаясь сапогами в грязь. Стадо телят разбрелось по лугу. Наконец пришли к реке.

Жена Дмитрия уже сидела в карбасе у пустых под морошку ведер.

Нюра не любила своего бригадира. Остальную бригаду услали на сенокос, ей было тяжело с этим безразличным мужиком.

Пришли к тоне.

Нюра принесла воду из колодца в песке, собрала топливо, развела огонь перед избой, повесила большой черный чайник, вошла в избу.

Дмитрий с женой сидели на постели перед столом, ждали чая.

Нюрка взяла ведерко и, услышав за собой: куда ты, девка, на ночь глядя, — ушла в тундру за морошкой.

Их изба Засопки стояла в дюнах у моря. Вечерело. Она побежала по светлому песку, быстро поднялась по песчаному склону, во рту пересохло. Оглянулась на избушку: окна было не видно, единственное окно выходило на море.

«Чай поспел», — подумала она злобно. На песке было натоптано ею еще до праздников.

Наверху было ровно, гладко, тундровые плоскости переливались одна в другую, озера тяжело набухли вровень с берегом светлой водой.

Сначала она шла вдоль обрыва горами, тропкой узкой во мху, только на одного человека. Потом свернула от моря в тундру. Медленно бродила по морошьим полям, в одном месте пришлось снимать галоши и пачулки, перебрести сырое место, пожалела, что не надела сапоги.

Набрала быстро. Когда стало некуда класть, умяла, ягода просела до половины, набрала снова.

Обратно шла горами. Глядела, как дальние тучи скидывают дождь полосами, как заблестели по всему берегу бревна от дождя. Когда проходила заросли кустов по пояс, вылетели птенцы, потом тяжело поднялась крупная сова, низко прошла и пала вбок в кусты.

Скоро темно станет, — она заторопилась, но в избу не хотелось.

С запада стояла заря, так она будет светить всю ночь, пока Нюрке маяться за своей занавеской.

Вдруг она увидела далекие огни, она как раз поднялась на сопку: в Пушме зажгли наконец электричество.

— Это у магазина, — гадала Нюрка, — а это у клуба.

Света в деревне не было с весны. Вот и темное время пришло. Скоро на Канин собираться. На Канине хорошо, весело. Становище большое, работников много, все шутят с Нюркой, хвалят повариху, со всего берега рыбаков наехало, и с Калакши тоже.

Скинула она ношу, повалилась в мох.

— Заждала-ась я, — заревела она.

Изба была закрыта изнутри. На стук вышел Дмитрий, отпер дверь, бормотнув — «от медведя».

В избе было темно, душно. Она пробралась к себе за занавеску, прислушалась. За стеной скрипели на ветру оставленные пустые ведра, вода прибывала, напротив за занавеской было тихо.

— Спит, — подумала она, — а мне вставать рано.

Приснилось ей плохое. Будто идет она по реке ночью. По тропинке встреть большой пес. Загородил, глядит. И вспоминает тут Нюрка, как отличить волка от собаки, будто волков не видела никогда. У кого хвост куда, думает, у того волка, что сей год убили, куда хвост был?

Хочет она бежать, да ноги вросли, и вспомнить не может.

Пес велик, мохнат.

Бросила Нюрка сухарь. Если волк, думает, есть не станет.

С трудом нашел он в снегу сухарь, захрупал. Теперь можно и обойти. А по реке дым столбом, светится слабо.

Может это байна топится — с одного берега на другой прямо валит? Подошла она ближе, а там Колька стоит, мохнатую пасть щерит, смеется: «Что в клубе не была? Весельства-то было!»

Проснулась Нюрка, а и впрямь весельство за занавеской.

Жарко ей, хочет одеяло скинуть, а пошевелиться боится.

Натопила жарко Дмитриева жонка, как в байне. Видела Нюрка, как встала она, пошла вдруг испить с чайника, потом вернулась, вытащила из-под мужика сенник, бросила на пол, да и легла там, раскинулась, штанами смутно забелела.

Проснулась Нюрка в четыре утра. Не попив чаю, вышла вслед за Дмитрием к неводам. Полный отлив. Из-за горы взошло солнце. Рыжеватые обсохшие невода блестели. У нее невод подальше.

Зашла в горло: в воде ясно различалось движение.

Несколько дней подряд рыбы не попадалось. Поэтому палку сегодня не захватила. Пришлось идти за ней. Долго шла вдоль завески, обходила оставшуюся воду, искала подходящую палку.

Вернулась в горло. Подошла к рыбине. Большая семга метнулась мимо сапога к противоположной стенке, немного походила так, потом запуталась внизу в сетке.

Нюра подняла ее вместе с сеткой, загнула края, семга висела, как в люльке.

Нюрка, держа люльку на весу, бережно поколачивала ее палкой по голове. Рыбина не шевелилась.

Потом Нюрка вынесла ее из невода, положила на песок, нужно было вынуть запутавшиеся в сетях водоросли. Потом она побрызгала водой ей на бока, смывая песок, подхватила ее на руки, что-то приговаривая ей ласковое, долго несла к избе по отливному песку.

Небо затянуло, не стало прежней рассветной особой яркости, захотелось спать.

Она спрятала семгу в ящик, задвинула бревнами, вошла в избу.

Сели за чай.

В избу зашли мужики с соседней тони. Ехали мимо, да увидели семгу о завеску в нюркином неводе. — Бежи, девка, — заговорил Дмитрий равнодушно, — говорил я тебе, смотри завески, теперь осень, темно. Рыба о завески идет, там и остается.