Одинокий прохожий - [8]

Шрифт
Интервал

Скуки мертвые объятья,
Равнодушие… И вдруг:
Крепкое рукопожатье,
Чистый взгляд и слово: друг.
Словно в выжженной, бесплодной,
Каменной пустыне — ты
Получил стакан холодной
Неотравленной воды.

«Сгорбились прямые плечи…»

Сгорбились прямые плечи,
Снегом тронуло виски,
Шумные когда-то речи
И слова не так легки.
Но зато полнее цену
Этой жизни знаем мы,
Глубже всматриваясь в смену
Света, сумерек и тьмы,
Слушая земные звуки,
Шум знакомый и простой,
Ласковей сжимая руки
Тем, кто послан нам судьбой.
Да, друзья, какой дорогой
Ни пойдешь, — когда-нибудь
Все приводят понемногу
На прямой вечерний путь.
И проходишь, золотое
Позднее сиянье дня
Благодарною душою
Осторожнее храня.

«Снова вечер, и утро, и вечер…»

Снова вечер, и утро, и вечер,
Завершается солнечный круг;
Журавли пролетают на север,
Журавли пролетают на юг.
И внемля равноденственной буре,
И беззвучному снегу внемля, —
Встретить синюю силу лазури
Так же просто готова земля.
Все устроено мудро и дивно:
Мгла и холод, и свет и тепло,
И шершавые листья крапивы,
И торжественной птицы крыло.
Станут волны кристаллами соли,
И густая смола — янтарем;
Станет горькая память о боли
Светлой памятью в сердце твоем.

«Цветок достаточно на свет…»

Цветок достаточно на свет
Поднять и посмотреть, —
И сразу проступает в нем
Тончайших жилок сеть.
Уж так он, кажется, всегда
Смиренен был и прост,
И прятал средь густой травы
Свой неприметный рост.
Но в синей чашечке его
В четыре лепестка
Сейчас такое торжество,
И так она тонка,
Как тихое твое лицо,
Когда средь суеты,
Среди земного шума — вдруг
Задумаешься ты.

«He отдам тебя, даже во сне!..»

He отдам тебя, даже во сне!..
Кто отдаст свое детище? — Даже
Зверь спасает из чащи в огне
И стоит у берлоги на страже;
Даже ворон своих воронят
Защищает и до крови бьется.
Не отдам!.. Утро: листья шумят;
Зазвенело ведро у колодца…
Хоть бы хлынула с силой вода,
Хоть бы хлынул огонь мне навстречу, —
Все равно, не отдам никогда,
Что бы ни было, — жизнью отвечу.

«Как в раннем детстве, в день весенний…»

Как в раннем детстве, в день весенний,
Мы радуемся и теперь,
Пять лепестков найдя в сирени, —
Как будто распахнулась дверь,
Или окно приотворилось
От ветра, или просто так, —
И что-то легкое случилось.
Как знать? Быть может, это знак,
Которым хочет провиденье
Отметить благосклонный час,
Благоприятное мгновенье;
Оно как бы торопит нас,
Покуда день не потемнеет,
И к сердцу не подступит мгла,
И эту звездочку не свеет
Порывом ветра со стола.

«Как беден мир и мрачен…»

Как беден мир и мрачен,
Невесело в нем жить.
А ведь могло иначе,
Совсем иначе быть.
Певучею рекою
Мог быть болотный пруд,
Где ветлы над водою
Торчащие растут, —
Певучею рекою,
Большие облака
И небо голубое
Качающей слегка.
Но жаворонок светлый
Без солнца не поет,
В покрытом снегом поле
Пчела к цветку не льнет.
Лишь человек во мраке
Идет, раскрыв глаза,
Под резким ветром стынет
Невольная слеза.
1942

«Озлобленных и позабывших…»

Озлобленных и позабывших,
Куда ведет нас путь земной,
В себе надменно исказивших
И замысел и образ Твой,
Таких, как есть, о Боже Вечный,
Помилуй, сохрани в живых,
От мрака гибели конечной
Спаси отчаянных Твоих.

«О, сколько раз, при виде дикой злобы…»

О, сколько раз, при виде дикой злобы,
Что черной бурей в мире поднялась,
Ты закрывал глаза руками, чтобы
Не видеть ничего. О, сколько раз
Ты говорил: нет, не могу, не время.
Мне трудно петь, мне стыдно ликовать:
Земной душе невыносимо бремя
Такой вражды!.. — И каждый раз опять,
Невидимою выпрямленный дланью,
Ты слышал властный голос над собой,
Подобный ветра сильному дыханью;
Он отвечал тебе: Живи и пой!
1941

«Tы доволен, спокоен, беспечен…»

Tы доволен, спокоен, беспечен,
И богат твой удачный улов.
Оглянись: надвигается вечер,
Уж во мгле не видать берегов.
Может ветер внезапно подняться,
Может черный нахлынуть туман,
Мачта рухнуть и парус порваться,
Может в дикий, глухой океан
Унести твою лодку волнами,
И никто не узнает, — куда;
Может с силою бросить о камень,
С темным пеньем ворваться вода.

«Ночью долгой и бессонной…»

Ночью долгой и бессонной
В комнате неосвещенной
Тускло зеркало блестит,
Глухо маятник стучит.
Смотрит сумрак первобытный,
Смотрит в темное окно.
Господи, как беззащитно,
Одиноко и темно!
И ни с кем не поделиться,
Не открыться никому,
Почему тебе не спится
И томишься почему.
Ни ответа, ни привета!..
Долго ль ждать еще рассвета?
— Не спасет тебя рассвет:
Ночью надо дать ответ.

«Ты думаешь — в твое жилище…»

Ты думаешь: в твое жилище
Судьба клюкой не постучит?..
И что тебе до этой нищей,
Что там, на улице стоит!
Но грозной круговой порукой
Мы связаны, и не дано
Одним томиться смертной мукой,
Другим пить радости вино.
Мы — те, кто падает и стонет,
И те, чье нынче торжество;
Мы — тот корабль, который тонет,
И тот, что потопил его.

«Ясно видный в освещенной раме…»

Ясно видный в освещенной раме
Часовщик в очках и с бородой
Медленно колдует над часами.
На стенах скользящею толпой
Маятники ходят неустанно,
Мерный шум звучит со всех сторон,
Лишь порою крик кукушки странно
Слышится сквозь музыку и звон.
Этот мирный, молчаливый мастер
Сам не знает, что он продает…
Этот призрачный, лишенный страсти,
Торопливо-медленный полет,
И бегущая по циферблату
Этих узких шпаг двойная тень —
Отмечает каждую утрату,
Каждый час погибший, каждый день,

Рекомендуем почитать
Милосердная дорога

Вильгельм Александрович Зоргенфрей (1882–1938) долгие годы был известен любителям поэзии как блистательный переводчик Гейне, а главное — как один из четырех «действительных друзей» Александра Блока.Лишь спустя 50 лет после расстрела по сфабрикованному «ленинградскому писательскому делу» начали возвращаться к читателю лучшие лирические стихи поэта.В настоящее издание вошли: единственный прижизненный сборник В. Зоргенфрея «Страстная Суббота» (Пб., 1922), мемуарная проза из журнала «Записки мечтателей» за 1922 год, посвященная памяти А.


Мертвое «да»

Очередная книга серии «Серебряный пепел» впервые в таком объеме знакомит читателя с литературным наследием Анатолия Сергеевича Штейгера (1907–1944), поэта младшего поколения первой волны эмиграции, яркого представителя «парижской ноты».В настоящее издание в полном составе входят три прижизненных поэтических сборника А. Штейгера, стихотворения из посмертной книги «2х2=4» (за исключением ранее опубликованных), а также печатавшиеся только в периодических изданиях. Дополнительно включены: проза поэта, рецензии на его сборники, воспоминания современников, переписка с З.


Невидимая птица

Лидия Давыдовна Червинская (1906, по др. сведениям 1907-1988) была, наряду с Анатолием Штейгером, яркой представительницей «парижской ноты» в эмигрантской поэзии. Ей удалось очень тонко, пронзительно и честно передать атмосферу русского Монпарнаса, трагическое мироощущение «незамеченного поколения».В настоящее издание в полном объеме вошли все три  прижизненных сборника стихов Л. Червинской («Приближения», 1934; «Рассветы», 1937; «Двенадцать месяцев» 1956), проза, заметки и рецензии, а также многочисленные отзывы современников о ее творчестве.Примечания:1.


Чужая весна

Вере Сергеевне Булич (1898–1954), поэтессе первой волны эмиграции, пришлось прожить всю свою взрослую жизнь в Финляндии. Известность ей принес уже первый сборник «Маятник» (Гельсингфорс, 1934), за которым последовали еще три: «Пленный ветер» (Таллинн, 1938), «Бурелом» (Хельсинки, 1947) и «Ветви» (Париж, 1954).Все они полностью вошли в настоящее издание.Дополнительно републикуются переводы В. Булич, ее статьи из «Журнала Содружества», а также рецензии на сборники поэтессы.