Одинокий друг одиноких - [54]

Вот что такое использование возможности освобождения души. Друг мой!

Главный врачебный секрет тут в том, что поэзия есть высказывание, преодолевающее свою ограниченность. Берет мир изначально целостно — и тем стягивает в себя уйму его дополнительных вероятностей, одна строчка или метафора может сфокусировать в себе огромнейшую инфергию…

Стихописание есть молитва об освобождении души. И как прямая — кратчайшее расстояние между точками, так поэзия — кратчайшее расстояние между душами.

Только знать важно, что это расстояние прямой линией не является.

Поэзия поднимает нас над действительностью — близит к Истине, оцельняет наше разорванное на лоскутки частных правд, нормированно-шизофреническое сознание. И вот поэтому, удержавшись от профессионального искушения обозвать прозу тяжелым словом «болезнь», я все же сказал бы: поэзия, именно поэзия есть здоровье души, и ничто иное.

Открылся дальний план…

Приди, роман,

сядь за столом моим,

здесь можно подышать

(я отойду, чтоб делу не мешать,

прикрою дверь как можно тише),

ваять ручку или что там пишет,

слегка помедлить,

поглядеть в окно…

(..уже дрожат поджилки,

но

еще помедлить и

помолодеть при этом…)

Стесняться нечего — помолодеть,

опять в окно, хмелея,

поглядеть

и закраснеться, как брусника летом…

Дурного здесь не вижу я

и не мешаю,

а ты склонись, пиши…

Я разрешаю

себе уснуть,

не дольше воробья

живу сегодня, но зато свободен,

а ты работай…

В общем, Бог с тобой,

роман, коль ты ему угоден,

твори, что хочешь, со своей судьбой

(а вдруг, допустим,

в третьем классе

ты влюбишься в кого-нибудь?).

Я отправляюсь восвояси,

а ты живи,

а ты здесь будь…

До сей поры я еще не доисследовал до желаемой ясности таинственный гипноз печатного слова. Могу определенно сказать лишь, что он действует, как и любой другой гипноз или наркотик, не на всех, не на каждого, а только на тех, кто к этому расположен.

Самые восприимчивые — книгогипнотики, книгосомнамбулы — наделены некоторыми особыми чертами характера и интеллекта: у них высоковозбудимое воображение, они склонны к сопереживанию и внутреннему диалогу, при чтении зримо оживляется мимика и жестикуляция…

Сам тоже принадлежу к этой читательской породе и по себе знаю, что увлекательная книга способна изменить не только мое душевное состояние, но и физическое самочувствие, прилить силы, унять боль…

Очень важно, что книга — вещь небольшая, уютная, тихая, что ее можно взять в руки, что она не глазеет на тебя в упор, носом не шмыгает, не разевает пасть, не кусается…

Если, держа книгу в руках, ты говоришь ей свое первое «да», если не отбрасываешь с обложки, с первых строк и страниц, ты уже с ней на особой связи, как говорят гипнологи, на РАПОРТЕ — уже начинаешь разогреваться…

И вот уже книга держит тебя, держит легко, цепко, сладко, словно в объятьях любви, — и дальше все больше «да», все горячее..

Читая, не отдаешь себе отчета, веришь ли автору или только тексту — творение и творец сливаются в тебе воедино, ты и не замечаешь, как гипнотизируешь себя, уплываешь в сон…

Узнали?.. Это почерк ржавый мой

спешит, как кот загульный, к вам домой —

следите ли, как, правила нарушив,

моя душа целует ваши души?..

В России многие поэты доказали, что «проза поэтов — лучшая проза». Пушкин, Лермонтов, Цветаева — уже этих имен довольно, а еще Мандельштам, Андрей Белый.

Но вот обратного, что стихи лучших прозаиков — лучшие, доказать не удалось никому.

Кроме Бунина, чьи стихи равноценны его прозе, никто из великих мастеров слова российского, включая Набокова, не дотягивается в стихе до себя, даже и до пояса своего редко кто достигает. Да и можно ли представить себе Льва Толстого, кропающего рифмишки?.. А Гоголя, хотя он и назвал «Мертвые души» поэмой?..

Такой эстетический перевес поэтов в прозе не то ли показывает, что усиление дисциплины слова (ведь стих — речь повышенно дисциплинированная, подчиненная, как военный человек, строгому уставу и форме) дает дополнительную свободу и силу мысли?..

Поэзия, прости Господи, должна быть глуповатой,

а проза требует мыслей и мыслей…

Как, как?.. Глуповатой?.. Не пошутил ли, прости Господи, умнейший муж России? Где у него там скрывается эта самая глуповатость?..

Умные люди порой кажутся придурковатыми, Пушкин тоже, бывало, такое впечатление производил. Но если поэт — дурак, то стихам это, по моим наблюдениям, не помогает.

миросостояние красоты

Не поднимайся — небо глаз не выше.

Коснуться хочешь? — выйди из-под крыши.

Видишь ли эти распростертые дали, эти леса на взгорьях, дива, открытые взору?.

Пойди, приблизься, войди в лес — ничего не увидишь, кроме темных сучьев и дремучих кореньев: исхлестают, изранят, заблудишься и проклянешь… Поделом.

Не подходи к Чуду. Оставайся там, где застигнут. И не хватай руками..

В красоте главное — расстояние, шепнул мне однажды Подподушечный Голос. Дистанцию соблюдай, и останется при тебе миросостояние красоты.

Ага, согласился я, засыпая, а потам вдруг глаза внутрь открылись, и я спросил: как, разве только расстояние?. А сторона, с какой смотришь, ракурс?.. Глаза, которыми смотришь?. Уши, которыми слушаешь?.. А душа?.. Ну разумеется, — отвечал Подподушечный, — разумеется… Ты ведь и сам хорошо помнишь, доктор, какими глазами смотрел на женщину у себя в постели, какими — на гинекологической практике, когда..