Одинокий друг одиноких - [56]

Ищи себе доверчивых подруг.

Не выправивших чуда на число.

Я знаю, что Венера — дело рук.

Ремесленник — и знаю ремесло.

И вот так же математически выверенно, как по Шекспиру — законы драматургического искусства, — по стихам и по жизни Цветаевой можно изучать законы детективного жанра по имени «одиночество».

Проследить все повадки хищного зверя-убийцы, дьявола Одиночия… Рассмотреть радугу творческого одиночества, многоцветье, брызжущее из ослепительной молнии…

Начать можно с конца, — с одинокого самоубийства в захолустном городишке Елабуга — в начале войны, 31 августа 1941 года.

Повесилась. Написала перед тем страшный прощальный стих — проклятие сплющенной, разобщенной, разбитой, обессмысленной жизни. Много, впрочем, таких стихов у нее.

А незадолго до того — записку в Литфонд с просьбой принять на работу судомойкой.

Муж и дочь в это время были арестованы, юный сын, с которым не сладились отношения, после ссоры убежал. (Вскоре погиб на фронте.)

Собратья по перу, друзья и возлюбленные — кто умер, кого убила война, кого сгубил молох сталинщины (Мандельштам…), кто холодно отчуждался, рассчитанно отстранился..

Таких видим и среди тех, кем она восторгалась, кого любила, кого и мы любим, чтим и читаем… Работал, видно, инстинкт самосохранения — с нею небезопасно было общаться: захватнически открыта, бешено искренна, беспощадно щедра, всепожирающе влюбчива, неукротима, неистова как штормовое море…

От ставился, в борениях между влечением, страхом и совестью, Борис Пастернак. Все понимал… Написал ей в стихе потом, через год после: «в твоем уходе / Упрек невысказанный? есть». Его единственного среди современников, по-русски писавших, Марина считала себе «равномощным». Был у них краткий взрывной роман, потом долгая переписка через границу. Полвека спустя мы читали письма Цветаевой Пастернаку на жалких самиздатских листочках Огненное дыханье любви, песнь одинокой тоски, пушечные выстрелы мощной мысли.,

Перед войной ознобно влюбилась в молодого восходящего корифея Арсения Тарковского; в ответ — восхищенная почтительность, благоговение и… нулевая взаимность.

Где отступается Любовь,

Там подступает Смерть-садовница

С творческо-психологическим антиподом, Ахматовой, развело разочарование, пришедшее в зрелости после молодой захлебывающейся влюбленности предреволюционных годов. Вспышка была, разумеется, только со стороны сверхщедрой, раскаленной Марины; царица Ахматова на своем внутреннем троне оставалась величественно-теплохладной.

Александр Блок написал однажды: «Только влюбленный имеет право на звание человека».

Ежели так, то Марина Цветаева имеет полное право на звание сверхчеловека, и равного ей, пожалуй, не сыскать в целом мире.

Она была влюблена постоянно и беспрерывно, она влюблялась одновременно, последовательно, разностильно и разноуровнево, влюблялась душой, телом, дыханием, мыслями, сердцем, глазами, руками, стихами, губами, снами, шагами, смертью…

Влюблялась так или иначе, или еще иначе, или совсем иначе отнюдь не в первого встречного, нет — но в каждого, кто ей хоть чем-нибудь мог понравиться, прийтись по душе (или телу, она их не разделяла), а главное, захватить творческое воображение — чем угодно, независимо от пола, возраста, внешности, интеллекта и чего угодно еще — не имело даже значения, жив ли человек или давно умер — важно лишь было, чтобы этого человека она приняла — и…

И — любовь, не знающая предела, и — уже вся молнийная мощь была тут как тут, вся взрывная энергия невероятного, небывалого, неизбывного одиночества.

В одном письме спрашивает у адресата, верней, сама у себя: «…можно ли любить всех — трагически? Ведь Дон-Жуан смешон… Или… трагедия вселюбия — исключительное преимущество женщин? (Знаю по себе.)»

Трагедия вселюбия — еще одно определение одиночества, высшего одиночества… Прочитав это, вспомнил слова Александра Меня: «Бог любит каждого больше всех». Воистину, только Богу такое под силу. Но вот и Марине тоже..

Участи быть ее разноуровневыми возлюбленными, кроме людей, уже названных, не избежали: Пушкин, Сергей Эфрон (муж), Наполеон, Ростан, Блок, Волконский, Сонечка Голлидэй, Маяковский, актер Завадский, поэт Антокольский… Ничтожная часть огромного списка, но хватит, и так понятно.

С живыми, как ясно уже, круто не везло.

Рильке заочно поклонялась как превосходящему существу, божеству, писала послания, полные жгучей агрессивной любви, умоляла о личной встрече. Гениальный Рильке благодарственно отвечая, слал стихи, восхищался, но встретиться не захотел.

Наверное, тоже не то чтобы испугался, но отшатнулся от ее безудержности: она ведь и впрямь могла сразу, с порога — броситься и всю душу мгновенно взорвать и выжечь дотла — молния! — молния ураганная!..

А Одинокий Друг Одиноких Рильке в это время уже смертельно болел. Вскорости умер.

Марина разразилась вослед стихами, рыдающими, взывающими, потрясающими…

Один ОДО оплакал другого так горестно, горячо, высоко, так пронзительно-нежно, что плач этот стал плачем всех одиноких по веем одиноким, вечным вселенским плачем…

Через полвека еще один великий ОДО — Иосиф Бродский написал об этом цветаевском стихотворении огромный трактатище, где, разбирая по поэтическим винтикам и гаечкам каждую строчку, замечает, среди прочего, что Цветаева в поэзии (и в жизни, разумеется) — отщепенец, что сыграло в ее биографии «едва ли не большую роль, чем гражданская война».