Одинокие велосипедисты - [6]

Граф Томо обреченно слушал, примостившись в уголке дивана. Из кухни нежданно-негаданно появился заспанный и иронически улыбающийся Ян Хук. Он держал в руках по дымящейся чашке. Пританцовывая, Ян Хук подошел к столу и нежно поставил чашечки на предусмотрительно расстеленную по столу вышитую салфетку. Граф Томо уловил запах кофе.

— Доброе утро, — кивнул Ян Хук немножко удивленному графу.

— А, — ответил Томо.

— У нашего дорогого друга душевное расстройство, — продолжал Ян Хук, не глядя на бормочущего Салевола и положив свою красивую белую ладонь на бедро, — эмоциональный понос. Когда он иссякнет, можно будет послушать какой-нибудь локомотив… Или прямо сейчас, хочешь? Пусть себе говорит.

— Что послушать? — не понял Томо.

— Ну, локомотив… Не знаешь, что ли? Это «loco-motiv», «безумный мотив».

И Ян Хук выразительно посмотрел в глаза Томо. Тогда граф вспомнил, что мотивы в этом доме обычно слушали по стерео-тахрабофону, который стоял у изголовья большой двухместной кровати. В спальне. Припомнил Томо и определенные склонности Яна Хука. А на двуспальном ринге, под «локо-мотив»-чик может осуществиться то, чему Томо сопротивляться не сможет (ибо Ян Хук являлся профессиональным боксером, специалистом в области горизонтальных боев, странных единоборств и изящных боевых искусств, а также обладателем черного пояса — с чулками и двумя подвязками — по дзюдо и джадо).

Учитывая все эти характерные особенности Яна Хука, граф Томо мило улыбнулся и сообщил ему, что непременно хочет дослушать дона Салевола до конца, после чего намерен уйти совершенно.

— Как хочешь, — пожал развитыми плечами Ян Хук, умело скрывая разочарование и печаль. Он сел рядом с доном Салеволом на маленькую скамеечку и прислонился головой к его колену.

…Вернувшись в свою квартиру в переулке Киндромана, граф Томо влез в душ.

Горячие струи были ему приятны. После он насухо вытерся полотенцем, причесался, почистил зубы, лег в постель и стал подумывать о самоубийстве.

Подумав немного, граф заснул. Ему снилось, что

вечер лижет кости,

скулит лимон луны

и все часы в этом доме

указывают на полночь.

Все цветы на стенах,

Все часы в рукавах,

Все улыбки на портретах

Будут снова и снова.

Больше графу Томо ничего не снилось. Он дышал ровно и проснулся вовремя.

— с т о я н к а д и р и ж а б л е й — с т о я н к а д и р и ж а б л е й — с т о я н к а

Стоя перед зданием ТИБО, в пыльном скверике, безработный граф Томо обратил внимание на огнеупорные желтые цветы, бархатно усеявшие овальную клумбу.

Всякий раз, когда он проходил через скверик бывшего своего вуза, срезая путь к Тахрабской бирже труда, от цветов несло запахом мочи. Вот и теперь знакомый отрезвляющий аромат ударил в нос Томо. Он вдруг понял, что нарасно напился в баре. Отчаяние графа улетучилось. Вернее, нейтрализовалось.

Весело оглядевшись по сторонам и не обнаружив явных свидетелей, граф Томо расстегнул брюки и, не при Дамах будь сказано, с удовольствием помочился на клумбу. Что он думал в эти мгновения? «Так вам и надо!» — думал он, имея в виду всех — и цветы, и мэтров своих бывших. Кстати, одна тайная надежда не покидала Томо во время орошения клумбы — что кто-то из мэтров сморит из окна ТИБО и холодеет от возмущения.

Затем Томо застегнулся и пошел своей дорогой. В этот день ему повезло — его приняли стажером в Военизированную Службу Срочного Выноса Мусора (ВССВМ). В обязанности Томо входило будить диспетчера, когда раздавался телефонный звонок, и разнсоить по каретам Службы бланки вызовов с адресами.

Деньги, зашитые в куртку и взятые с собой на крайний случай, уже закончились. Поэтому первая получка в ВССВМ оказалась как нельзя кстати.

Томо с облегчением расплатился за квартиру и нанес первый за долгий месяц визит дону Салеволу.

Дверь ему открыл Ян Хук. Он впустил Томо, усадил его пить какао и начал активно ухаживать. Граф Томо спросил о доне Салеволе. Ян Хук сразу помрачнел и убрал ладонь с бедра Томо.

— Понимаешь, — сказал он, виновато улыбаясь, у него сейчас…

Объяснения прервал звонок в дверь. Ян Хук вскочил с табурета, дрожа всем своим мускулистым телом и комкая маяку на животе. Он бросился открывать, завозился с цепочкой.

На пороге стоял дон Салевол, спокойный и страшный.

— Не приходила? — спросил он ровным голосом и шагнул в квартиру, как зомби. — Не приходила?! — повторил он громче.

— Нет, еще нет, не приходила, — забормотал Ян Хук. — Но ведь, может быть… Подождем и… Вероятно… в общем… пока что… А если она придет, то… То как же я? Как же я?.. Я ведь тоже… Хотя… от всей души… Это… Вот…

— Я просто не понимаю, — прервал его дон Салевол, тяжело усаживаясь напротив Томо и фактически не замечая графа. — Не понимаю, Ян, как это возможно!

— Что? — спросил Ян, остолбенев.

— Ты ведь боксер, так?

— Так, — повторил Ян Хук.

— И ты бьешь морды крепким парням, вроде тебя самого. Ну какой же ты после этого голубой!

— А… а… а… — застонал короткими выдохами Ян Хук.

— Не бывает голубых боксеров! — добил его дон Салевол.

Граф Томо с ужасом слушал дона Салевола, понимая, что тот явно не в себе, раз так бессердечно обошелся с лучшим другом. У Яна хука задрожали губы, щеки и пальцы. Глаза, как и следовало ожидать, наполнились слезами. Боксер всхлипнул и со стоном выбежал вон из квартиры. Дон Салевол хладнокровно встал и, закрыв дверь на замок, вновь опустился на стул напротив графа, тяжело уставившись на него.