Трубка зверски убил его.
Потом убили уполномоченного ВЧК Шехтера. И это была та капля, которая переполнила чащу терпения. Тамбовское начальство создает Военный совет для борьбы с антоновщиной, в него входит вся головка исполнительной власти. Уезды Тамбовский, Кирсановский и Борисоглебский объявляются на военном положении, важные стратегические пункты и железнодорожные станции занимаются воинскими частями.
Головке мятежа ясно: бороться с Советами с наличными силами — безумие. Надеяться на помощь извне в глухой, далекой от внешних рубежей губернии — бессмысленно. Ждать указаний или хотя бы объяснений того, что происходит в стране и вне ее — неоткуда. Антонов и его приспешники знали, что эсеры как партия разгромлена и политической армии лишилась. Мужики, получившие из рук новой власти землю, забыли думать об эсерах.
Нет, сейчас мужичка на удочку ловить рано. Не доспела еще рыбка, не изголодалась до того, чтобы схватить любую приманку, а с нею и железный крючок всадить себе в горло…
Собрались. Антонов обрисовал ситуацию. Плужников — общее положение в стране. Советы выигрывают на фронтах победу за победой, обстановка для восстания складывалась неблагоприятно. Надвигается зима. Формировать регулярную армию — теперь к этой мысли пришел Антонов — в зимних условиях дело немыслимое.
И решили: на зиму оставить, расквартировав в надежных селах и хуторах, ударный полк Санфирова и дружину, а с весны, если положение в стране окажется более подходящим, приступить к планомерному созданию полков, обучать их тактике партизанской войны.
Антонов сидел в Инжавинских лесах и оттуда писал в Кирсанов, уверяя тогдашнее начальство, что он бежал, спасаясь от ложных доносов, что вовсе он не бандит, а разногласия между большевиками и эсерами не столь уж велики, чтобы не примириться.
Он даже предлагал себя и свою дружину в помощь Красной Армии, обещал очистить уезд от подлинных бандитов, если, мол, советская власть гарантирует ему неприкосновенность, с каждым днем наглел, выставлял новые и новые требования. Потом вдруг замолчал и не давал о себе знать всю зиму.
В Тамбов из уездов и волостей полетели сводки: бандитизм искоренен. Прошел даже слух, будто Антонов покинул пределы губернии…
6
Антонов между тем никуда не собирался уходить и к восстанию готовился своим чередом.
Не теряли даром времени Токмаков и Григорий Наумович Плужников — мужчина лет сорока, со смиренными глазами, какие в старину писались на иконах великомучеников. И в самом деле, было в облике Плужникова что-то скопческое: рыхлое лицо, тонкие, опущенные вниз, поджатые, вечно шевелящиеся губы, будто Григорий Наумович читал про себя псалмы, маслянистые жидкие волосы, расчесанные на прямой пробор, псаломщический, с гнусавинкой, голос. Он не пил, не курил, не интересовался женщинами. Говорили, будто Плужников оставил в Кирсанове жену и детей, но Григорий Наумович почти никогда не вспоминал о них, а когда вспоминал, говорил, сложа руки на груди:
— Един, как перст, а ближние мои не возлюбили меня.
Над ним насмехались, звали за глаза «святошей», «иудушкой», но Антонов и Токмаков ценили Плужникова: сын и внук крестьянина, сам крестьянин, он умел проникать в мужицкую душу. Никто из близких Антонову не владел в таком совершенстве искусством играть на слове «мое». Такой человек был позарез нужен в деле, затеваемом эсерами; Антонов лелеял Плужникова, а тот любил его, как родного брата. Впрочем, часто надоедал выговорами, призывая Александра Степановича «очиститься от всяческой скверны».
Высохший и обуглившийся от лишений лесной жизни, Петр Токмаков презрительно-барски отвергал все, что не имело отношения к «чистой идее и теории в ее кристальном виде», ко всему практическому, низменному. За долгие предреволюционные годы подпольной работы среди мужиков он поднаторел на агитации и умел разговаривать на самые отвлеченные темы языком и образами хитрого сектантского проповедника. Не лишен он был и организаторских талантов. Под этой благообразной внешностью то ли баптиста, то ли молоканина, за елейными речами и тихой поступью скрывался ловкий пройдоха-конспиратор.
Медленно ползущие от холодных, мглистых рассветов к мутным зимним закатам дни в лесных землянках или на хуторах Плужников и Токмаков проводили в бесконечных спорах.
Антонов обычно не участвовал в горячих дебатах двух своих самых близких дружков. Он был всецело поглощен военной стороной будущего «дела», но слушать их словесные битвы любил, особенно когда к ним присоединялся еще один из этой четверки — Иван Егорович Ишин.
Вечно хмельной квартирмейстер и провиантмейстер дружины, плут и провокатор, каких поискать, обладал острым, лукавым умом и языком базарного зазывалы. Речь свою Ишин нарочно коверкал, чтобы придать ей видимость еще большей народности. Даже Токмаков побаивался его мужицкого краснобайства.
Этот невзрачный, рыжеватый и подслеповатый мужичонка с подловатыми глазами и красно-бурой физиономией прошел школу эсерства во всех видах.
Кулацкий сын, эсер с молодых лет, казначей кирсановской боевой группы, он, по слухам, присвоил партийные денежки, и его хотели даже исключить из партии. Но тут Ишин провалился на какой-то конспиративной встрече, и его отослали в Архангельскую губернию. Там он пробыл до девятьсот восьмого года, потом возвратился на Тамбовщину и занялся бакалейной торговлишкой, не имея к ней в прошлом никакого пристрастия.
