Одиночество контактного человека. Дневники 1953–1998 годов - [112]

Такого успеха не имела, пожалуй, ни одна моя статья или рассказ.

23.5.57. …Учим атомное оружие, и у меня появляется страх перед войной. Что это будет? Говорят, Эйнштейн сказал, что в четвертой войне люди будут воевать каменными топорами.

…Анекдот о бдительности. Х вывозил каждый день с деревообрабатывающего завода тачку с мусором, а сторож ломал голову: для чего он старается? Он ворошил мусор, думал, гадал, но ничего не мог придумать.

Оказывается, Х просто воровал тачки.

12.6.57. Сейчас у меня все ухудшается и ухудшается настроение. Впереди продолжение учения на кораблях. У меня общая военная специальность. Это значит, я – труп, если будет война. Жалко Сашку!..

4.8.57. Говорят, что Мальков назначен старпомом всего несколько месяцев назад, но подмена произошла колоссальная. Если раньше это был обычный человек, то теперь самодур, самым большим наслаждением которого является «мять» людей.

Один раз он сказал мне о матросах:

– Это же тесто, доктор! Тес-тоо! Что хочу, то и сделаю!

17.3.63. Меня на днях удивил Иван Владимирович Соловьев, Герой Советского Союза, бывший начальник милиции города. Он мне очень нравился. Огромный, тяжелый, с круглым большим лицом – немного под Черчилля, и басом, глухим, зычным. Мы с ним встречались у Гусева[908]. Он много пил и рассказывал, что когда-то молодым в ЧК сдавал экзамен на выносливость, перед тем как его в контрразведке использовали, так он литр водки должен был выпить и не опьянеть. А его экзаменатор вообще у 24 человек экзамен принял и еще сам домой пошел. Тогда он мне очень милым показался. Живой, яркий, я все около него терся, с ним только и разговаривал. Он читал свои стихи. Неплохие. О войне. Потом рассказывал разное. Был демократичен.

На следующий день подарил мне свою книгу.

А вот несколько дней назад увидел его другим.

Вошел в «Известия» грузный, одышка сильная, сел. Стали говорить о литературе, о Сталине, о последних постановлениях.

– Правильно, – говорит, – это все. Слишком умников много развелось. Давно пора их было прикрутить. Они теперь все знают и все знали. Ничего мы не знали, верили. Когда мне в Министерстве показали дело Попкова[909], да еще подписанное Секретарем ЦК, у меня глаза на лоб полезли. Ах, сволочи, думаю, Ленинград хотят столицей России сделать. Ехал сюда злой, готов был растерзать всех. А теперь выдумывают проблему отцов и детей. Нет этой проблемы. Я – коммунист, и мои дети коммунисты. Мы думаем одинаково. Не может мой сын думать иначе. Тут я прочел Гладилина в «Юности»[910]. Ах, как хорошо, замечательно, просто. Отец такой человек честный. Был влюблен, а она другого любила. А он смирился. Потому что человек был замечательный… А сын – веселый художник, и связь между ними прямая.

– А Солженицына читали?

– Ерунда. Муть. Он такой же трус, как этот Шухов[911]. Не литература это…

– А мне показалось, что это огромная литература.

– Это? Ну что вы!

Мы говорили долго. Потом затронули китайцев[912]. Он отмахнулся: «Все будет хорошо. Раз они коммунисты, они поймут».

Вскоре мне пришлось уйти. Кое-что было правильно, и все-таки меня корежил тон этого разговора. Странная одноплановость. Также уверенность, что все именно так, как написали в последний раз. Я напомнил ему об убийстве Кирова. И здесь он усомнился.

– Бросьте, – сказал он. – Если я и видел когда-нибудь, как плакал Сталин, так это именно тогда. Сталин не мог этого сделать[913].

5.6.63. В мире происходят события серьезные. Идет большая идеологическая борьба. Ильичев[914] раскатывает по стране. Требуют создать а-ля Корчагина, да вряд ли у них выйдет. Долбанули по «Неве»[915]. За своих героев я не боюсь, они, кажется, ребята неплохие.

5.8.63. Последние дни часто встречаюсь с писателем Б. Раевским. Он скромный, приятный человек, знает, что идет, а что не идет. Прочел «Ворону» и сказал, что это никогда не будет напечатано. А рассказ совершенно сделан. Я даже не знаю, стоит ли огорчаться. Получился же образ. Так пусть это будет для себя. Сегодня я кое-что в рассказе исправил «под Раевского» – не знаю, лучше ли? Оля сказала, что не стоило этого делать. Это ее мысль – пусть будет хороший рассказ для себя.

22.7.64. Никак не мог сесть за дневник. Сегодня особенно это нужно было. Прочел очень интересный рассказ Г. Семенова[916] «Вечный двигатель» – тонкий, глубоко психологический, и решил, что пишу я ужасно. Да это вообще не литература, а какое-то приблизительное письмо. Я беллетрист, но не писатель. Сегодня я вдруг понял, почему нужно учиться у Достоевского, – потому что он «знает про людей», как как-то сказал Смоктуновский.

24.10.64. Я очень тревожно жду разрешения проблемы с повестью. Тревожно, до сновидений. Уже несколько ночей сплю и вижу во сне, как «Юность» отказывает мне. А вот сегодня проснулся с тяжелой головой, но был рад, что в «Юности» не отказали.

Сон был такой:

Оля просит меня сдать накопившуюся макулатуру. Я беру тюк бумаги – он очень обременяет меня – и иду искать «утильсырье». Дом, в котором я живу, оказывается домом Натальи Долининой[917]. Удивляюсь. Выхожу на незнакомую улицу и не могу найти «утиля». Тюк еще больше меня тяготит, еще больше. Я ищу, кому бы его спихнуть, но некому. Тогда я вижу людей, которые варят асфальт. Горит огонь. Я хочу бросить тюк с бумагой, но рабочие говорят: «Вы испортите систему».