Одиннадцатый дневник - [4]

кто смолоду был алчен и бездарен.

* * *

Эфир, экраны, микрофон

и новостей увеселение —

так создаётся наебон,

которым травят население.

* * *

Склонный отродясь к самокопанию,

сам себе слуга и господин,

я люблю занятную компанию,

часто я поэтому один.

* * *

В житейской тьме ещё мерцая,

легко живя в покое праздном,

лишь об одном прошу Творца я —

не награждать меня маразмом.

* * *

Надеясь, сокрушаясь и греша,

в нас мается бессмертная душа;

то жарко торжествуя, то страдая,

в отчаяние изредка впадая.

* * *

Не физик я, но и не лирик.

И рад весьма, что не зануда.

Себе посмертный панегирик

я перешлю уже оттуда.

* * *

Полно людей сегодня сытых,

душевно – умственно хромых,

ибо количество убитых

снижает качество живых.

* * *

Какая перспектива бесподобная:

присутствовать, участвовать, но – скрытно;

моё существование загробное

сейчас уже мне очень любопытно.

* * *

И не случилось ничего,

но климат жизни изменился

из-за отсутствия того,

с кем ты душою породнился.

* * *

Нынче я всё реже

нежусь на природе —

ноги ещё держат,

но уже не ходят.

* * *

Я много больше мог успеть

за долгий срок земной,

когда б не так любил я петь

в компании хмельной.

* * *

Я знаю жизнь, играл я в ней

и князя, и раба,

и много сочных пиздюлей

дарила мне судьба.

* * *

Когда вконец развеяны все чары

преступной, но внушительной фигуры,

являются на сцену янычары —

последняя надежда диктатуры.

* * *

Как я люблю чужие мысли!

Питаю к ним живую страсть.

И хоть нисколько не завистлив,

чертовски хочется украсть.

* * *

Жизнь течёт прихотливым узором,

на пути её нет указателей,

и стыдливо становятся вздором

все прогнозы её предсказателей.

* * *

Никак и никогда чины и звания

с моим не сопрягались организмом;

никчемность моего существования

оправдана глубоким похуизмом.

* * *

А поиск правды и добра,

задержанный большевиками,

как начинался не вчера,

так и продолжится веками.

* * *

В силу интуиции, наития,

в силу подсознательного чувства

будущие судьбы и события

видятся мне сумрачно и грустно.

* * *

В года абсурда, лжи и страха

в пространствах тёмных и холодных

нельзя не достигать размаха

в пустых мечтаниях бесплодных.

* * *

Мы ждём, что грянет Божий глас

и прекратятся все мучения,

но молча смотрит Он на нас,

слегка слезясь от огорчения.

* * *

В распахнутом душевном разговоре

я скрытен в биографии своей:

в моих воспоминаний коридоре

есть много заколоченных дверей.

* * *

Я вкусно ем любой обед,

курить и пить я сроду призван,

а что на пользу, что во вред —

уже забота организма.

* * *

Я старый усыхающий еврей,

и горько мне от общего бесстыдства:

к интимной анатомии моей

никто не проявляет любопытства.

* * *

Живя во время беспокойное

над суетой пустопорожней,

люблю я чтение запойное,

и нет наркотика надёжней.

* * *

Выдумка, талант и мастерство,

ярая азартность молодая —

в редкое живое существо

вместе попадают, совпадая.

* * *

Когда порой стишок пишу,

подобно прочим графоманам,

я вижу в мареве туманном,

что путь в бессмертие вершу.

* * *

Стабильно в этой жизни зыбкой

текут печалящие годы;

блаженны, кто встречал улыбкой

любые новые невзгоды.

* * *

В застольной пьяной болтовне

отменно знал я толк,

но после скучно стало мне,

и я замолк.

* * *

Мои года хоть и богатство,

и волноваться ни к чему,

но окружающее блядство

вредит покою моему.

* * *

Хмельной в себя залил я много влаги,

свой дух вознаграждая за труды,

но бедной терпеливице бумаге

досталось ещё более воды.

* * *

Во время странствий и разлук

при полной внешней безмятежности

слышней сердечный тонкий звук

любви, участия и нежности.

* * *

Прожив на свете срок большой,

пришёл я к жизненному устью

с беспечной русскою душой

и коренной еврейской грустью.

* * *

Старюсь я в неге и холе,

грешная лень моя барственна,

память о долгой неволе

тоже во мне благодарственна.

* * *

На грани сна и пробуждения

царит в нас лёгкая растерянность —

тень от живого сновидения,

которое уже рассеялось.

* * *

В душе моей давно уже зима,

повсюду снег лежит разнообразно,

и сани прихотливого ума

в сугробах этих вязнут непролазно.

* * *

С подлым веком лихое соседство

я легко почитаю судьбой,

а от горечи возраста средство

я во фляге таскаю с собой.

* * *

Читать ничего не хотелось,

писать и совсем не моглось,

а думать – роскошная смелость,

её у меня не нашлось.

* * *

Когда в гипотезах рабочих

томятся следственные власти,

вина евреев легче прочих

ложится в корень всех несчастий.

* * *

Бывают в жизни жуткие часы,

когда внутри всё пусто и недужно,

и клонятся душевные весы

к тому, что продолжать уже не нужно.

* * *

Конечно же – судьба, фортуна, рок

над нашими делами полновластны,

однако в каждой жизни есть порог —

и дальше их усилия напрасны.

* * *

Всё, что знаю, уже старо,

всё былое ушло, как дым,

острым было моё перо,

а теперь я пишу тупым.

* * *

Цветы ещё многажды зацветут,

заметно станет чище мироздание,

и где-нибудь совсем уже не тут

назначится нам новое свидание.

* * *

К чему тревожить Божью высь,

моля, чтоб наглый сгинул бес?

Ему сказал я: «Отъебись!»,

и он исчез.

* * *

Остаток лет пустив на доживание

и каждый год ещё старея на год,

одно теперь я пестую желание:

уйти, не причиняя близким тягот.

* * *

Мне сон дурной приснился этой ночью —

о некоем волшебном хулиганстве:

я занят был любовью, но не кончил —

подружка вдруг растаяла в пространстве.

* * *

В избытке все века многострадальны,