Одинаково испорченные - [7]

— Еще более поучительное?

— Я не исключаю и этого. Мы традиционно привыкли связывать практику медитаций с восточной традицией. А вот мне всегда казалось, что работа с текстом — есть наш способ медитации. Мистическое чувство, направляющее писателя во время правки текста, неизбежно приводит к самым неожиданным духовным прозрениям.

— Ерунда, — не выдержал я. — Вас послушать, так получается, что современные парни, прикупив по дешевке компьютер, тотчас обогнали в своем духовном развитии Льва Толстого. Но это же абсурд! Чушь собачья!

— Дорогой Хримов, мы говорим о писателях, оставляя так называемых литераторов за скобками. Литераторы не моя специализация. Повторяю, я говорю о напряженной работе над собственным текстом, когда даже простая замена одного слова на другое, порождает новые ассоциации, новый взгляд на привычный предмет.

— Не могли бы вы привести пример?

— Пожалуйста. Нетривиальные прозрения встречаются в самом неожиданном материале. Недавно я смотрел очередной псевдо-документальный фильм о пристрастии национал-социалистов мистическому вздору. Банально, но авторам удалось произвести на меня впечатление. Не знаю, заметили ли они сами, как глубоко копнули. По их версии, Гитлер был букашкой, управляемой марионеткой в руках опытных кукловодов. Но только до тех пор, пока не написал свою книгу. Вот тут все и изменилось самым кардинальным образом. Именно написание книги сделало Гитлера самостоятельной фигурой. Это очень важный момент.

Мне немедленно захотелось распространить это правило на остальных людей.

— Так вот почему Брежнев решил подписать «Малую землю»? Подписал и надломился. Бывает, — представленный исторический экскурс показался забавным и поучительным.

— Есть вещи, которые следует делать исключительно самому, не перепоручая знакомым, — Абрикосов, в свою очередь, грустно улыбнулся.

— Ага. Надо научиться отвечать за свои поступки.

Его грустная улыбка показалась неприятно многозначительной. Этап легкого трепа закончился, беседа неуклонно двигалась к своей кульминации, то есть с минуты на минуту Абрикосов должен был перейти к истинной цели своего визита. Не могу сказать, что меня разбирало любопытство, скорее было тревожно. Этот человек нравился мне все меньше и меньше.

— Вот так, — сказал Абрикосов и замолчал.

Это было неожиданно. Я догадался, что он предлагает продолжить разговор мне. Возникла неприятная пауза. Чего он ждал от меня — не знаю. Вот и сказал первое, что пришло в голову:

— Будем ждать, когда в наших благословенных краях появятся любители до блеска вылизывать свои тексты на компьютере. Только, как известно, в литературе умение гладко писать далеко не самое главное. Мне, например, смысл подавай.

— Правильно, правильно. Но довольно часто порядок в тексте помогает его создателю навести порядок в собственной голове. Так ведь бывает, не правда ли?

— Вы говорите загадками.

— Неужели вы не в состоянии привести ни одного примера современной прозы, в которой бы хороший русский язык естественным образом соединялся с глубокими мыслями автора?

— Наверняка есть, я не спорю. Только в голову ничего вот так сразу не приходит.

— А Игнатьев?

— Игнатьев? А что Игнатьев?

— Глубокий парень.

— Честно говоря, не читал пока. Он как-то подарил мне свою книжку, но, признаться, руки не дошли. Слышал, что-то антиправительственное.

— Ерунда! Абсурд! Надо же такое придумать! Ничего антиправительственного в текстах Игнатьева нет и в помине, поскольку во время работы он о правительстве не думает. Не удивлюсь, если он вообще не интересуется проблемой власти. И о начальниках не думает.

— Мне трудно представить тему, которая не способна была бы задеть самолюбие нашего правительства. О чем бы не заходила речь, им кажется, что это про них.

Абрикосов пристально посмотрел на меня. Или мне только показалось, что взгляд его стал тяжелым и опасным. Не люблю, когда меня так разглядывают. Обычно такое позволяют себе только люди, уверенные, что поймали меня в ловушку.

— А какую свою книгу он подарил вам?

— Такая тоненькая синяя книжица с очень длинным названием. «Двенадцать невыдуманных историй из жизни Мартина». Так кажется.

— Я так и думал, и совсем она не антиправительственная! — обрадовался Абрикосов. — Она о вере в Бога и вере в людей. Игнатьев написал о Мартине Лютере, точнее, о человеке, у которого очень много внешнего сходства с Мартиным Лютером, но есть и отличия. Потому он просто Мартин. Игнатьев не хотел писать биографический роман, это скорее фэнтези, действие которого происходит в явно искусственно созданном мире. Это позволяет автору не обращать внимания на исторические реалии. Игнатьева интересует исключительно конфликт веры и официальной религии. И даже резче, он хотел получить ответ на вопрос: принадлежность к социуму — это обязанность или осознанная необходимость? Даже еще резче: хорошо или плохо принадлежать к социуму? Вопрос слишком индивидуальный, чтобы быть только политическим. Не политикой одной жив человек.