Одинаково испорченные - [8]

— Признаю, что такой подход вполне возможен.

Абрикосов торжественно кивнул, словно подтверждая мои слова, и отправился восвояси. Я думал, что он скажет что-то еще, но он покинул мой дом молча, даже головы не повернул. Надо полагать, посчитал, что цель, которую он поставил перед собой, достигнута.

2

Я ничего не понял. Зачем меня посетил Абрикосов? Что ему было нужно? Был ли его визит неким намеком? Если он добился цели, то в чем она состояла? Не могу сказать, что мне хотелось найти ответы на эти вопросы. Я бы предпочел остаться в неведении. Не зацепило. Скорее всего Абрикосов решал какую-то свою частную проблему. И если он хотел сделать так, чтобы я не догадался, в чем она состоит, ему это удалось. Робкая надежда на то, что после визита отца и получения подробных разъяснений, загадочные ситуации вокруг меня прекратятся, не оправдалась. Опять двадцать пять, открывай ворота! Впрочем, я стал привыкать к мысли, что происходящее вокруг имеет ко мне лично слишком малое отношение. В следующий раз придется посоветовать Абрикосову излагать свои проблемы более внятно, чтобы намеки стали понятнее. Если, конечно, он интересуется моим мнением.

Но прочитать первую историю из книжки Игнатьева я все-таки сподобился. Оказалось, Абрикосов оставил свой экземпляр возле клавиатуры. Настойчивость Абрикосова удивила меня. Исчезли последние сомнения, выходит, он хотел, чтобы я прочитал книгу Игнатьева. Зачем? Придется читать.

Беседа о Боге в винном погребе

Лето 1517 года выдалось знойным и необычайно засушливым. Народ готовился к голодной зиме. Завсегдатаи пивных связывали неизбежную природную катастрофу с неожиданным прекращением отлова и сжигания еретиков.

Профессор из Гетенберга Ниавариус написал научный трактат, в котором многословно и мудрено рассуждал о зависимости количества выпадаемых в округе осадков от числа сожженных врагов церкви. Опираясь на цифры, он убедительно доказал, что чем больше в городе разжигали очистительных костров, тем больше влаги посылало небо и, естественно, пышнее колосились окрестные пашни. В ученых кругах трактат приняли с интересом, рассматривая его, как еще одно хитроумное доказательство существования Бога.

Совсем иначе смотрели на ситуацию крестьяне. Далекие от политики и вообще от каких-либо теорий, они решили позаботиться о себе самостоятельно, возобновив, пока не поздно, охоту на ведьм и колдунов. Для проведения столь богоугодного дела в округе образовался Союз хлебопашцев, который на первом же митинге постановил отловить некоего Михеля Кроткого, торговавшего на местном базаре странным хмельным напитком с непредсказуемыми свойствами. Пусть, мол, на небесах увидят, что впредь еретикам прощения не будет. Впрочем, мужики, объединившиеся в Союз, были, в общем-то, ребятами законопослушными, они не стали спешить с самосудом, а обратились с просьбой о сожжении негодяя к местному епископу, как и положено было испокон веков. Но тот, к немалому их удивлению и против обыкновения, отказал, призвав хлебопашцев к смирению и милосердию.

В глубине души он, конечно, жалел, что современная политика чурается проверенных временем решительных действий, но против начальства не пошел. Высокая политика не всегда понятна рядовым гражданам.

Период либерализации и попустительства затягивался. Народ ждал перемен, и спорное решение епископа вызвало неудовольствие. Наиболее нетерпеливые хлебопашцы захотели было поджарить ненавистного Михеля самолично, но негодяй был отбит городской стражей и демонстративно, с соблюдением мельчайших формальностей, препровожден в каземат.

Грозный ропот толпы, прокатившейся по городу, уже нельзя было замолчать. Горожане неожиданно возлюбили хлеборобов. Целыми днями возле телег на базаре толкались любопытствующие, жадно впитывая диковинные рассказы крестьян. И о необычной засухе, поразившей посевы, и о странных, невиданных прежде крылатых муравьях, и о собаках-людоедах — грозе ночных дорог, и о беспощадных призраках, посещавших в полночь дома вероотступников, и о еретиках, открыто и бесстыже обсуждающих условия договора с дьяволом.

Под напором неопровержимых фактов горожане теряли свою природную терпимость. Они потрясали тяжелыми, натруженными кулаками и время от времени выкрикивали в адрес епископа пока еще не проклятия, но уже нехорошие слова.

И Мартин понял, что долгожданный момент настал. Горожане были готовы к совершению самых безумных действий, для открытых беспорядков не хватало лишь человека, который взял бы на себя труд повести их за собой.

«Почему бы не использовать энергию бунтарей в святых целях»? — думал Мартин, сердцем сознавая, что его Претензии, вне всяких сомнений, способны в мгновение ока довести толпу до исступления. Останется только показать людям, кого убивать в первую очередь, и все пойдет само собой.

Резня обещала быть грандиозной, но Мартина это мало волновало, он знал, что иначе нельзя. Враги должны быть повержены. Это не было проявлением всепоглощающей ненависти, обычная констатация факта. Должны и все. Нельзя жить рядом с врагом, и не желать убить его. По-другому думать Мартин не собирался.