Один выстрел во время войны - [39]

— Ничего, оклемаюсь.

Вся бригада вернулась к брошенной на путях тележке. Федор Васильевич то и дело ловил на себе взгляды рабочих. Сочувствовали. Он не петушился, стремясь не отстать от бригады, но и не хотел задерживать людей вниманием к своей персоне.

— Иди в вагон, — посоветовал Бородулин.

Федор Васильевич отказался. Он отдохнет немного, а потом как сумеет, так и будет работать.

Миновали семафор. Недалеко от брошенного паровозного тендера с черными дырами от осколков по всему закопченному корпусу уже были приготовлены для работы маслянистые костыли, похожие на огромные гвозди, лопаты, ломы, кувалды. Здесь и остановились, — будут менять крестовину; старая, наполовину вдавленная в серый песок балласта, была расколота в нескольких местах, с вывалившимися кусками, пропускать по ней поезда было невозможно.

— Тимофей, сходи к дежурной по станции, скажи насчет крестовины. Пусть знает — менять будем. А то хватит ума, поезд напустит на нас.

— Откуда он возьмется, поезд? Скажешь такое… — отмахнулся рукой от бригадира Тимофей.

— Сходи! — покраснел Бородулин.

Тимофей недовольно засопел, выдержал минуту-другую, чтобы не быть мальчиком, испугавшимся окрика начальства, потом бросил в общую кучу облюбованную было кувалду, выпрямился и пошел в сторону пакгауза.

Менять крестовину — дело непростое, трудоемкое. Рабочие вырыли глубокое корыто; в него предстояло насыпать свежего балласта, на разровненный балласт уложить шпалы, на шпалы — подкладки, но прежде всего надо было вынуть из этого длинного и глубокого корыта старую крестовину, разбитую непрерывными летними бомбежками, потом уж на подкладки уложить новую. И опять — был бы кран, самый немудрящий!.. Ломы, одни ломы — вся механизация. После работы с колесной парой и едва ли не со всей горой металлолома было неловко орудовать ломами да еще с массивной рельсовой рогатулькой, приросшей к шпалам, ко всей утрамбованной земле. Дело продвигалось медленно, люди часто отдыхали, после каждого перерыва не очень-то прибавлялось сил.

— До темноты чтобы заменить, обязательно до темноты, — торопил Бородулин, почти не выпуская из своих рук длинный, уже немного изогнутый лом. — Поезда могут пойти. А как мы их пропустим? Это единственный исправный путь.

Но поезда пошли раньше, задолго до наступления темноты. Рабочие не успели еще вынуть старую крестовину, как прибежала дежурная по станции в красной косынке и с сигнальным флажком в руке. Она вытирала вспотевшее от бега лицо.

— Что вы делаете?! Когда ж, наконец!.. Поезд вот-вот прибудет. — Посмотрела — работы дай бог до появления луны управиться, и завопила: — Под расстрел хотите-е!..

Она до слез расстроилась, вместо угроз тут же начала умолять Бородулина поскорее починить путь. Бригадир, напружинившись, бил своим ломом по торцу гнилой шпалы, отрывая ее от крестовины. В это время с другой стороны станции показался густой паровозный дым — входил поезд.

— Все… пропало, — еле проговорила дежурная. Выхватила из клеенчатой трубочки чехла красный флажок и бросилась навстречу составу.

Паровоз шумно остановился метрах в двадцати от рабочих. За ним цепочкой прозвякали напиравшие друг на друга вагоны. Стихло. Только изредка со свистом вырывались струи белого пара да слышалось гудение пламени в паровозной топке.

К рабочим спустился машинист, седой, без фуражки, с темными от мазута руками. Походил вокруг вырытого корыта, плюнул с досады и пошел обратно. Вскоре вернулся с капитаном, высоким, опоясанным ремнями человеком. На просторной груди у капитана сиротливо поблескивала медаль «За отвагу», она казалась слишком маленькой для этого большого сурового человека с серыми выцветшими бровями.

— Кто руководитель? — спросил он, кидая слова поверх голов рабочих в сторону выходного семафора.

Бородулин бросил лом, выпрямился.

— Я за все отвечаю… В чем, собственно, дело?

— А в том, что на станции нельзя держать ни одного поезда. Или тебе неизвестно? Фронт — плевком достанешь, а ты нас на прикол. В любой момент жди подарков с воздуха. Развел тут!.. — С каждым словом капитан повышал голос, у него начала дергаться левая щека, он уже орал не только на бригадира, а на каждого из рабочих. — Мухи сонные! На фронт вас, в штрафную! Кто так работает?.. Тыловики! Под трибунал…

Работать никто уже не мог. Федор Васильевич разжал руки, лом мягко шлепнулся на вынутую из корыта землю.

— …Где военный комендант? Арестовать, умышленно задержали поезд, су-удить!..

Федор Васильевич почувствовал, что в его руках, ногах, в голове — во всем теле — нет крови, нет силы. Только ощущал, как бились жилы в висках. Все ближе и ближе к нему дергалась нервная щека рассвирепевшего капитана, все шире становилась грудь с маленьким серебряным кружочком медали.

— Ты, фронтовик, замолчишь… — до боли в пальцах вцепился Уласов в ремни капитана.

Тот резко, ребром ладони срезал чужие руки со своей груди.

— …Суди-ить!.. — все еще взвивался его напряженный голос, но по глазам было видно — прежний запал угас.

— Людьми помоги, быстрее уедешь! — не отступал Федор Васильевич. — И за комендантом пошли, пусть разберется. Пошли за комендантом! Притащи его, если найдешь. Тут мышей всех перебили, а ты хочешь коменданта. Откуда он возьмется…