Один выстрел во время войны - [38]

— Раз-два, взяли! — скомандовал бригадир. У него первого от натуги вспухли на руках жилы. — Ишо — р-раз!..

Как приваренная ко всей горе хлама, эта колесная пара. Было несколько попыток, и все безуспешны. Рабочие решили перекурить. Пока сворачивали цигарки, высекали кресалом искру, раздували короткий, наполовину уже сгоревший трут, Бородулин ползал вокруг неподдающейся колесной пары.

— Протянем конец снова! — крикнул он.

Федор Васильевич вытянул конец цепи на путь и полез к бригадиру.

— Да ты бросай, поймаю, — растопырил руки Бородулин.

Федор Васильевич по-прежнему карабкался по железным нагромождениям.

— Бросай же!..

Наконец Федор Васильевич добрался до бригадира, из рук в руки передал конец цепи.

— Почему не бросил? Ползать охота?..

— Не могу я… Резко не получится да еще с напряжением… Раны…

Бородулин удивленно заморгал, и только сейчас Федор Васильевич увидел, какие у него редкие и длинные рыжие ресницы.

— А чего ж… молчал?.. Я бы подобрал тебе что-нибудь полегче…

Он будто бы извинялся. Федору Васильевичу показалось, что объяснением своим он выпросил снисхождение.

— Когда совсем нельзя будет, тогда уж…

Бородулин качнул головой, все еще удивляясь.

— Ну, давай… Под середку цепь надо, а ты за хвост хотел стащить…

Вдвоем они уже по-иному приладили цепь, закрепили тугим узлом, чтобы не скользила по оси. С предполагаемого пути движения колесной пары надо было убрать несколько одиночных вагонных стоек. Но Бородулин отказался убирать.

— Под откос надо спихнуть, так легче, — показал он в сторону валявшейся внизу размятой боковой клетки сгоревшего вагона. — Братва, кончай ночевать!

Рабочие зашли с другой стороны, взялись за холодную, гремевшую в их руках цепь.

— Р-раз-два, взяли!..

До седьмого пота опять бились с этой колесной парой. Наконец она будто смилостивилась, тяжело уперлась своей массой в оказавшуюся по соседству потолочную дугу разбитой теплушки с провисшими по всей длине, как ржавые сосульки, тонкими обгорелыми болтами. Цепь напряглась струною, лента дуги стала горбатиться, сжиматься, на нее уже наползала ось колесной пары, которую уже было не остановить. Она встала на дыбы, словно угрожая кому-то поднятым тупым концом с черным изуродованным колесом. Грохнула на железное нагромождение, легко перевернулась, будто играючи набирая скорость, завихляла по откосу.

— Р-разойдись! — заорал Бородулин.

Рабочие бросили цепь и разбежались в разные стороны. Мимо них, с шумом выдирая из земли уже убитый осенним холодом бурьян, проползли колеса, оставляя за собой ложбину.

Отдохнув, принялись за крестовину. Тоже хорош подарочек! Топорщилась, за все цеплялась массивными когтями — рельсовыми обрубками. Да и тяжела…

Как только погрузили крестовину на специальную тележку, сразу же, без перекура, покатили ее на станцию.

— Неужели нельзя каким-либо краном? Столько работы!.. — указал Федор Васильевич Бородулину на горы железа вдоль дороги.

Бородулин, наклонив голову, мелко переступал со шпалы на шпалу.

— Все можно… Да где взять кран? Хотя бы лебедку… Черта с два! Шлют одни обещания…

— Ну, а с людьми? На такую станцию — один строительно-восстановительный участок, да и в нем больше чем наполовину женщин. За тысячу лет не восстановишь.

— Не моего ума дело… Ясно, такими силами… — Бородулин развел руки. — Высокое начальство думает… Известно небось, какое положение. Что-нибудь придумает.

Поднявшись на насыпь, Федор Васильевич почувствовал усталость. Надо бы потише втягиваться в работу. Бородулину и всей бригаде привычно, приспособились, вот и шагают вслед за тележкой бодро, словно не ворочали металлический хлам.

Слабость разрасталась. Федор Васильевич заметил, что ноги его почти не подымались. Он сбивал сапогами попадавшиеся на пути комья сухой глины, но не чувствовал ударов об эти комья. Ему стало тяжело дышать. Он подумал, что бушлат следует распахнуть, тогда легче будет. Остановился, попробовал расстегнуть верхнюю пуговицу. Так, с засунутой правой рукой за борт бушлата, он и опустился на бровку насыпи, не ощущая холода земли. Он увидел удалявшуюся от него бригаду, но ему не пришла мысль позвать рабочих.

Недалеко от береговой опоры разрушенного моста раскачивались на ветру деревья. Они качались в такт шагам уходящей бригады. Рывками, заодно с этими шагами рабочих весь мир дергался и переворачивался в глазах Федора Васильевича. Облака, далекий, продырявленный осколками тендер паровоза, опять облака… Не понимая зачем, он попробовал подняться, однако сил не хватило даже встать на колени. И он вытянулся вдоль рельса.

Становились ненужными, потерявшими всякую значимость облачное небо, маячившее вровень с насыпью верхушками тополей, ржавый рельс, застывший рядом на сером песке балласта. Вскоре он перестал видеть и что-либо ощущать.

Очнулся Федор Васильевич от резких слов Бородулина:

— Р-разойдись! Не спектакля тута…

Первым Федор Васильевич отличил Тимофея. Какое все же угреватое лицо у парня!.. Как будто это было сейчас самое важное.

Помогли подняться, отряхнули.

— Ну и бледный ты… — качал головой Бородулин. — Что это с тобой?

— Приступ… Ничего особенного…

— На другую работу надо, полегче.