Один выстрел во время войны - [28]
— Не обнимай… Само пройдет… Это я просто так… Не пить бы…
Она уже нравилась Федору Васильевичу доверчивыми слезами, и он хотел вытереть ее глаза и достал платок, но она вдруг вырвала его и зашвырнула в угол, где лежало, как ему показалось, настоящее тряпье.
— Нестираный небось!
И он понял: никуда сегодня не уйдет, ни к какому старику; почувствовал, как тяжелеет она, прислонившись плечом, ему хотелось спросить, что с нею, почему плакала, но он догадывался, что ничего она не ответит, а если и ответит, то это будет не вся правда, как всегда бывает, когда пытаешься добраться до истины, поэтому он сидел, скованный новым для него ощущением нечаянной близости, и готов был сделать для нее что угодно…
Она постелила Федору Васильевичу на полу. Дождался, когда будет погашена коптилка, разделся и лег. По шороху платья, по скрипу пружин кровати догадался, что и она легла. В комнате стало тихо и будто бы прохладнее. Даже показалось, что хозяйка сразу же уснула.
— О чем думаешь? — неожиданно спросила она. Бог мой! Трезво было сказано, ясным голосом незадремавшего человека.
— О тебе… За кого ты меня принимаешь?
— Вот еще, за кого… За мужика, ясное дело.
— Непохоже…
— Во, гляньте! Не зову к себе, поэтому, что ль?
— Да, поэтому.
— А ты пошел бы?
— Нет. Не до тебя…
Помолчали.
— Значит, не до меня… Значит, тебе не такая нужна. Ну и мужики пошли, ну и козыри…
— Никакая не нужна мне, вот в чем дело.
— И ты не нужен мне, вот в чем дело, — передразнила она Федора Васильевича.
— Зачем же приютила?
— Это уж моя забота… Много будешь знать, скоро состаришься, — протараторила она еще в детстве заученные слова.
Ночь была ненормальной. Федор Васильевич то засыпал и сразу же видел один и тот же сон — как обвисал солдат, убитый в оконном проеме, то просыпался, чувствуя, что он бодрый, выспавшийся, и тотчас появлялись четкие мысли о неустроенности, о разрушенном поселке, о старике…
Ее звали Алевтиной; Аля, как утверждала она впотьмах. В предутренний час она лежала не дыша. Ему казалось, что она так спокойно спит, и старался не переворачиваться с боку на бок и терпел, выжидая подходящий момент, чтобы встать и выйти на какие-то минуты. И тоже, как видно, лежал не дыша, потому что она вдруг еле слышно произнесла:
— Не ломайся… Сходи…
Вернувшись, увидел Алевтину уже одетой.
Она умывалась над ржавым, без ручек тазом, он лил из консервной банки воду, и она медлила, подставляя под струю мягкие ладошки, и улыбалась, изредка поднимая на него голубоватые глаза. Эти минуты могли бы считаться счастливыми, если бы он знал, из чего складывается счастье.
Алевтина была замужем, она сказала это ночью; но еще до замужества она знала какого-то гармониста, и он обещал жениться. Началась война, его сразу же забрили, он не прислал ни одного письма ни ей, ни своей матери. Пропал, наверно. А потом вышла замуж за машиниста.
Даже после этих признаний она виделась Федору Васильевичу девочкой, счастьем, неожиданно ниспосланным судьбой, наградой, по справедливости врученной за фронтовые невзгоды, за изгнание из Лугового.
Все утро он ходил за нею по комнате, как новорожденный телок за своею матерью.
— На работу надо, — блестела она глазами. — На работу, понимаешь?
— Кто ж против работы, надо, конечно, — смеялся он. — Не удерживаю…
— О-ох, мужики… — притворно вздыхала Алевтина.
На работу шли вместе. Алевтина заставила идти в отдел кадров, и он был рад этому.
Она привела во вчерашний, уже знакомый Федору Васильевичу пакгауз. В дальнем конце его за двумя промасленными ящиками, накрытыми длинным листом фанеры, сидела маленькая утомленная женщина с лицом, заросшим светлым пушком, как мохом. Потребовала тут же написать заявление и протянула использованный бланк накладной с какими-то цифрами и росчерками по черной копирке.
— На обратной стороне пиши, там чисто.
Пока он писал, Алевтина неторопливо посматривала вокруг себя, но не уходила. А время уже подгоняло, пора быть ей на работе.
— Трудовую книжку принесешь завтра, тогда и приказ на руки получишь. А пока дам тебе записку. Все равно примут. Знаешь, куда идти-то?
— Я сама провожу, — торопливо вмешалась Алевтина и подхватила Федора Васильевича под руку. Она сияла. Ему казалось, что радовалась Алевтина новым рабочим рукам, что были приобретены благодаря ей, и эту радость должны чувствовать прежде всего те, кто находился в пакгаузе.
Здесь были все, как один, вчерашние люди. Вот женщина в красной косынке, предложившая искать попутный паровоз. Она даже не взглянула в их сторону. Вот мужчина в промасленной блузе и форменной, с молоточками на околыше фуражке. Он почему-то не сводил с них красных воспаленных глаз.
Федор Васильевич чувствовал, как до боли вцепились в его руку хваткие пальцы Алевтины, когда проходили мимо этого человека. Выйдя из пакгауза, спросил:
— Что это с тобой?
Алевтина взглянула на него с кривой усмешкой:
— Ай заметно? Пускай он, паразит, похрюкает… Это муженек… Вот почему ты был нужен.
Федор Васильевич остановился.
Зачем, ну зачем он остался у этой бабы?! Как видно, отношения Алевтины с мужем не прояснены, коли она так выламывалась под руку с новым человеком. Да и взгляд мужа… На безразличных людей так не смотрят… Впору броситься было обратно в пакгауз, извиниться, хотя и понимал, из-за чего извиняться? В чем провинился?
