Один выстрел во время войны - [23]

— Вы чего? А-а, это вы… разбойники…

— Нам бы кого-нибудь из учителей.

— Все в районе, все на августовском совещании. Как же это вы? Как же свово товарища…

— Не ваше дело! — огрызнулся Даргин.

— Как это не мое? — подступила техничка поближе и начала сматывать тряпку в клубок. — Да вас надо гнать с порога, не только в учительскую пускать!

— О-о, разошлась, — махнул Рыжий рукой и направился к выходу.

Она еще что-то говорила вслед, но ребятам уже было не до нее. А ведь могут в школу не пустить! Прощай тогда и девятый, и десятый класс.

— Ну как? — вздохнул Митька, не глядя на Рыжего.

— Чего уж… как, — жевал тот откусанную стебелинку. — Посадили бы уж, легче, может, было бы.

— Ты прав, — прокряхтел Митька, хотя знал: нет, не прав. Суду виднее. И все-таки Рыжий прав, как ни верти. — Мне кажется, когда я на улице, то все смотрят только на меня. И разговаривают только обо мне.

— Знаешь, и у меня то же самое.

Они долго стояли у порога школы. Техничка вымыла пол в коридоре, начала убирать военный кабинет, а им все казалось, что она стоит за дверью и ждет подходящего момента, чтобы отмутузить каждого мокрой тряпкой.

ГЛАВА ВТОРАЯ

1

Станция Раздельная.

От чего ушел, к тому и пришел. В селе Луговом на глаза не попадались следы войны, не было разрушений, воронок, покореженной военной техники. Запустение, только и всего. Думал Федор Васильевич, отойдет сердцем, глядишь, нормальным человеком станет. Не суждено, как видно.

Станционный поселок будто вчера пережил налет бомбовозов. Вот они — черные свидетели пережитого. На месте дома закопченная труба, прикипевшая к кирпичной рухляди оголенной и потому беззащитной печи. Около бывшего дома пахло сажей и глиняным крошевом сухой штукатурки.

Напротив разрушенного дома — раскромсанные остатки длинноствольной зенитки. Валялись ящики, гильзы, колесо и оглобли повозки, на сучках искореженной яблони обвисли куски зеленого брезента с черными прожженными дырами. Наверно, под яблоней располагалась палатка. По всей улице воронка на воронке. Федор Васильевич обходил их, заглядывая в пыльную глубину. Комья земли, битый кирпич, разломанные куски железа и осколки, поблескивавшие рваными краями.

С каждым шагом по пристанционному поселку все вокруг становилось сумрачнее и тяжелее. Правильно ли сделал, что приехал сюда? Не податься ли на восток, где даже не знали светомаскировки? Эту мысль он гнал от себя. С каждым днем фронт откатывался все дальше на запад, значит, скоро должна быть свободной и его Васильевка. Тогда ничто не удержит его ни на востоке, ни на западе. А отсюда ближе добираться, быстрее попадет к родным, если они живы. Нет, на восток он не поедет.

На перекрестке улиц когда-то возвышался двухэтажный дом. Уцелела одна только стена, уличная. Бомба взорвалась во дворе, сарай раскидало, а дом сломался, осел и ополз, загромоздив обломками въезд во двор. На прежнем месте осталась лишь парадная стена, ее, наверно, поддерживали в порядке с особым вниманием (парадная!), часто ремонтировали, вот она и осталась. Первый этаж был кирпичным, с толстыми стенами и узкими, без стекол окнами, второй этаж деревянный, из голых неоштукатуренных бревен. Если дунет безудержный степной ветер, не выстоять этой стене, избави боже кому-либо находиться в это время поблизости с нею.

Ее было видно со всех концов поселка. Федор Васильевич прошел один перекресток, второй, а все оглядывался, словно боялся потерять из вида эту пустоглазую стену.

Вдруг кольнуло в сердце. Почувствовал слабость, ноги обмякли. Он прислонился спиной к стволу корявого клена, рукавом гимнастерки вытер со лба холодную испарину. Этого еще не хватало, сердечного приступа. Неужели надо думать о госпитале? Опять он поднял глаза на одинокую сумрачную стену. С глухой, мучительной до тошноты болью всплыл перед глазами один из последних его боев.

Их батальон защищал примерно такой же поселок. Больше половины бойцов легло в первые же дни. На отдельных пулеметных гнездах не осталось ни одного человека.

Федор Васильевич из своего окопчика видел краем глаза, как серо-зеленые согнувшиеся фигуры разобщенными группами подбирались к кусту боярышника на пригорке. Он бросился к соседнему гнезду. Так и есть: один боец нелепо уткнулся головой в дно окопа, Федор Васильевич даже имени его не знал, хотя служили в соседних взводах, при встречах раза два угощали друг друга махоркой, только и всего. Еще один боец, это был Борис Поздняков из Борисоглебска, первый номер, словно улыбался замерзшими, широко открытыми глазами, лежа навзничь рядом с пулеметом. Федор Васильевич стащил Бориса в окоп, с трудом разжал его пальцы, высвобождая пулеметную ленту. Она была едва начата. Борис хорошо приготовился для встречи врага: гнездо оборудовал на удобном месте с отличным обзором местности, замаскировал веточками, но даже ленту не успел израсходовать.

Куст боярышника будто бы стал ближе и шевелился, то ли от ветра, то ли от скопившихся немцев. Может быть, и не шевелился, но Федору Васильевичу так показалось. Он не видел, падали немцы или нет, да и самих немцев не отличал от блеклой травы на выжженном пригорке. Только и запомнилось, как с боярышника резко срывались мелкие листья.