Один выстрел во время войны - [21]

Все село узнало, чью работу обнаружила лаборатория табачной фабрики и почему приемщик на станции наотрез отказывается принимать табак из села Лугового. Недобро стали поглядывать на Хролюка. А он ухватил Кучеряша однажды на бригадном дворе — и за оглоблю. Увернулся, немудреное это дело — увернуться от криворукого. Зато все село уже без опаски, что завернут обратно, повезло табак на станцию. Приемщик взял на заметку не все Луговое, а одного только Хролюка.

Вот так бы выследить да и прихлопнуть враз все человеческие болячки. До всего люди додумались: в небе летают, в воду ныряют, в землю вгрызаются… А вот справиться с болячками, как видно, сил не хватает. Эх, люди…

Когда спокойно раздумается Кучеряш, то боль вроде бы затихает, даже забывает он, что ноги не подчиняются. И думает: что сейчас делают Рыжий и Митька Даргин? Вот бы с ними рядом сейчас!..

Все-таки осень, мухи больно кусаются, верная примета, говорит мать. Летают… Куда хотят, туда и садятся. Даже на потолок, вверх ногами. И ползают, и летают. Вот бы Кучеряшу что-нибудь наподобие крыльев! Заикнулся он как-то докторице, в шутку, конечно, насчет крыльев, а она даже не засмеялась. Только подумала вслух:

— Если коляску инвалидную… Это можно организовать…

Его в дрожь бросило. Инвалидную коляску! Да что он, навеки без ног, что ли? А она только и сделала, что погладила по голове.

— Ничего… Ничего…

Вот тебе и «ничего»! Сколько еще лежать?

Нет, все же напрасно мать гонит от окна Митьку Даргина. Пусть бы повывертывался малость, все бы хоть немного интереса. Что поделаешь, не появляется Митька, обиделся, наверное.

6

Больше к Кучеряшу Дмитрий не ходок. Его сестра Татьяна упрашивает при встречах у магазина, приди, говорит, ему веселее с тобой… Хватит, не ходок. Каждое утро приходится терзать душу: ноги тянут к окну Кучеряша, а головой четко понимает — нельзя! Гонят от окна, как самую последнюю скотину…

В селе нет жизни. Стоит он в очереди у магазина, — обещали давать соль, — а позади шепот:

— Это он укокошил Кучеряша.

Выстоял до конца. Взял соли. Оглянулся. Маленькие круглые бабки, как три одинаковые картошки, насаженные на один корень, рябые, землистого цвета, сверлили его взглядами своих глазок-буравчиков. Глазки злые, поблескивали, как у растревоженных зверьков. Он шагнул к этим бабкам, врос в землю рядом с ними. Молча, глаза в глаза, проверил, как они запоют, если вот так, вплотную к ним. Сразу зашевелили тонкими сморщенными полосками вместо губ.

— А невестка у нее до чего хороша была-а…

— А уж зятек-то… Такая умница-а…

Ага-а! Завиляли! Не о зятьях вели речь, не о невестках. Свою же дурь оголили. Не верят ведь в убийство Кучеряша, знают, что неправду говорят, а вот мелют, как пустые жернова без зерна. Стрельнул из винтовки он, Даргин, это правда, от этого никуда не денешься. Но как получилось, что стрельнул? Это же всему Луговому известно. Зачем же такая болтовня об убийстве Кучеряша?

Бабки не стали дожидаться своей очереди, расползлись в разные стороны.

Вначале не обращал внимания на такие разговоры. Но потом стало невмоготу. Ему казалось, что отовсюду или пальцами в него тычут, или словами едят, как те бабки у магазина. По вечерам он не стал встречать стадо у моста, он бы вообще не показывался на улице, если б можно обойтись. Но в магазин идти надо, насчет стекла хлопотать тоже надо, — сколько можно закрывать фанерой выбитый оконный глазок. Много всяких дел, так что дома не отсидишься.

Лучше плюнуть на все и податься из Лугового. Но куда? К отцу, на бронепоезд! Где сейчас отец? Если бы в Раздельной, тогда — порядок. Писем давно нет, так что неизвестно где он.

А тут осенью попахивает, забот сколько прибавляется. Сезонные дела для Митьки привычные, все управит. А у Кучеряша как теперь? Тетя Катя много ли сумеет сделать? От Татьяны никакого проку, хотя и длинноногая, как цапля. Помочь бы Кучеряшу, но Митьку даже на порог не пускают.

Вечером при луне напрямую через луг он отправился в лес. Он знал, за самовольную порубку не только штрафовать, но даже судить могут. Это воровство у государства. И все же пошел, понадеялся — не поймают.

Дико было на лугу, пусто. От каждой кочки на болоте тянулась тень. Будто немцы залегли, притаились, выжидают чего-то. За спиной остался далеко-далеко, словно вообще его не было, высокий бугор Лугового. Когда оглянешься, то ничего не различишь, чернота, лишь выделяется светлая полоска неба — это уже луна делает свое дело, пытается пробиться к земле у Лугового.

И в лесу тоже пусто. Как только отошел от опушки, так сразу мурашки побежали по спине. Кругом темнота, дремучая молчаливость, хоть волком вой, чтобы отпугнуть от себя всех, кто попытается напасть. Осмотрелся немного, стал различать одиночные дубки. Они-то ему и нужны. Хорошо, если бы сухие попались. Но искать их, сухие, в ночном лесу дело дохлое. Не попадались, так что пришлось рубить сырье.

С шумом ахнул дубок на землю, ветром обдало Митьку. Почувствовал, что не по силам повалил дерево, не дотащить. Обрубил ветки, остался длинный оголенный ствол, места срубов виднелись белыми круговинками. Поднял он комлевую часть, выволок на опушку. Тяжело все-таки. Прикинул, как будет удобнее, и отсадил немного комля. Вот теперь другое дело. Подняв на плечо самую толстую и тяжелую часть, он поволок через луг. За ним мягко шуршал и выдирал из земли усохшую траву тонкий верхушечный конец дерева.