Один выстрел во время войны - [114]

Никита не захотел чаю. «Недавно пил», — сказал он. Алевтине показалось, что муж устал, и она больше не тревожила расспросами. Зато все осмотрела до мельчайшей тряпочки. В фанерном чемодане с жестяными углами — белье да всякая мелочь, с чем проводила, то и хранится. В тумбочке около кровати кружка, ложка, и больше ничего. Если на самом деле был доктор, то он должен оставить какое-нибудь лекарство, но где они, порошки или таблетки?

Нет, надо идти к людям. Если не достанет малинового варенья, то в поселке у станции отыщет доктора или фельдшера, а может быть, даже аптеку (ну, это было бы совсем хорошо: в недавно освобожденном от немцев поселке — аптека) и уговорит дать лекарство, выпросит, купит, если никак нельзя иначе. Давно пора бежать за лекарством, а она хлопочет насчет кипяточка да чемодан проверяет…

Встала, посмотрела на Никиту. Он лежал с закрытыми глазами, видимо, задремал. И Татьяна, судя по всему, тоже уснула. Вот и хорошо, вот и не надо никому объяснять, куда пошла и зачем…

Солнце еще пригревало, когда рабочие пришли на ночлег. К их приходу в вагоне был вымыт пол, и поэтому пахло свежестью.

— Кто вымыл? Неужели ты, Никита? — обрадованно спросил Бородулин.

— Таня, — слабым голосом ответил Никита.

Тогда бригадир обратил внимание на девушку. Она будто бы гуляла недалеко от вагона, высматривая в бурьяне васильки.

— Ах ты, оказия! — изумился Бородулин. — Иди сюда! Чего же ты?.. Ребята, гляньте, кто появился… Федор, посмотри!..

Задергали Таню расспросами. Она отвечала скупо.

— Как посевы? Засухи нет? — спросил Федор Васильевич. Спросил, чтоб отвлечь Таню от назойливых («Как у Семенихиных?», «Живая ли Мотылиха?») и малозначащих вопросов. Спросил, чтобы избавить ее от скованности. Видимо, неловко ей: сама приехала, никто не звал…

Таня будто вспомнила самое важное, удивилась своей забывчивости, в ее глазах вспыхнула веселая живость.

— Ой, что вы, какая засуха?! Недавно такой ливень прошел, та-акой сильный!..

— Без града?

— Не-е… одна вода. По Орлову логу коренья несло, палки всякие. Я просто так попробовала перейти, но испугалась — снесет, вот какое течение было, с ног могло сбить…

— Чего же тебя в ливень понесло?

— Не-е… Уж после… Когда стихло немного, ребятишки купались в логу. Вода теплая, от земли нагрелась, но мутная…

— На речке плохо им? — улыбался Федор Васильевич, довольный оживлением Тани.

— Хорошо на речке, а в логу… Так еще не было, чтоб в логу купались!.. Интересно им. Потом на речку бегали отмываться.

— Самой небось тоже захотелось вместе с ними?

Таня засмеялась.

— Не-е… Просто я не видела еще такого…

Во время расспросов Дмитрий Даргин сидел будто оглушенный. То расползалась улыбка на лице, то сидел насупленный и отчужденный. Он радовался приезду Тани, хотел о многом спросить, но и сомневался: а вдруг не к нему примчалась. Может быть, всего-навсего для приличия появилась здесь, неудобно не побывать у земляков, в Луговом узнают, что не зашла, и тогда слухи всякие поползут… а потом перекочует поближе к тому…

Петр Ковалев узнал самое важное: дома у них все в порядке, от отца письма приходят, мать здорова… Он понимал, не может быть сейчас полного порядка, и то хорошо — живы все, здоровы. Он был в душе благодарен Тане за добрые вести. Как теперь сложится у нее с Дмитрием? Может, все заново начнется, а может быть, и начинаться нечему? Он видел, как переживал Дмитрий всю зиму. Хотя бы записку какую-нибудь прислала! И вдруг — сама пожаловала. Ничего не говорил в последнее время Дмитрий о Тане, вроде забыл ее. Неужели перегорело?

Когда исчезла скованность и Таня поняла, что ей рады здесь, она обратила внимание на Федора Васильевича и на ребят, смелее стала рассматривать их. Учитель мало изменился, постарел, только и всего. Или устал. А вот ребята вытянулись, длинношеими жирафами стали. Загорелые, обветренные. Скажешь, не умываются. Даже засмеялась от этой мысли.

— У вас мыла, наверно, нету.

Федор Васильевич понял ее смех.

— Погоди, и ты будешь такой же. Загоришь.

— И в Луговом у нас тоже все загорают, но не так. В Луговом ребята не такими ходили.

— Когда это было, — усмехнулся Петр.

— Дома, поверите, такая тоска! — говорила Таня. — Мама теток навызывала, со всех сел наехали. День при дне слезы. Вальку не вернешь теперь. Не могу вот говорить о нем. А тут — мама… Подалась я в Раздельную, думала, на новом месте легче будет. А в Раздельной — никого. Алевтина как раз сюда собралась, уговорила вместе поехать.

— Где она? — посмотрел вокруг Федор Васильевич.

— Тут была, — вяло ответила девушка.

— Вы что… поругались?

— Не-ет. Непонятная стала.

— Разберемся.

Таню определили на постоянное жительство в вагон, где размещались женщины. «Хотелось бы пополнить ряды строителей» — так сказал Бородулин, когда зашла речь о работе. Но тут восстал Дмитрий:

— Чего она будет делать? Болты закручивать, носилками землю таскать? Сколько силенки у нее? Подумал бы… Нет, бригадир, давай на прежнее место, на кухню. Если уж сама захочет, ну тогда… Да если и захочет, со стороны тоже немало видно. На кухню! Тут спорить нечего.

Ему не возражали. Бородулин взглянул на Даргина, словно проверяя, он ли это говорил, и хлопнул ладонью по столу.