Один выстрел во время войны - [115]

— Все ясно — на кухню.

Таня даже не подняла глаз на Дмитрия. «Во какая!» — отметил про себя Даргин. «Неужели ей все равно, где работать? — размышлял Федор Васильевич. Заметив, как покраснело и без того загорелое лицо Дмитрия, он вдруг понял: — Да ведь бережет ее!»

Дружно, всей компанией ее отвели в вагон. Тане было неловко от столь большого внимания, но и радостно: не отвергают!

— Может быть, состряпать вам чего-нибудь?

Петр захохотал.

— Завтра… Ладно?

— Не беспокойся… Нас кормят сейчас прилично, — пояснил Федор Васильевич.

— Отдыхай, — посоветовал Дмитрий.

Она постояла, посмотрела на каждого, прощаясь до утра, лицо засияло от улыбки.

4

Ни врача, ни фельдшера Алевтина не нашла, зато с помощью встречавшихся на пути людей да своих липучих расспросов отыскала в поселке бабку знахарку. Та без капризов согласилась посмотреть больного: божья душа пропадает, как не посмотреть. Сутулая, узкая в кости, черная от своей длинной, в сборку юбки, от платка и тоже черной, изрядно заношенной кофты, босая, она еле поспевала за Алевтиной. Шла без палки, на вопросы не отвечала, глядела под ноги, на дорогу, чтобы не угодить в яму или не удариться ногой о кочку.

У вагона было тихо, рабочие, похоже, ушли ужинать. Подыматься по ступенькам бабке было трудно, она задумалась.

— Он ходячий? — спросила еле слышно.

— А как же! — с готовностью ответила Алевтина. — Он у меня как гвоздь, хотя и хворый. Никита! Иди сюда, дело есть.

Подождали немного. Никита вышел бледный, помятый, щурясь от яркого света, хотя время было предзакатное.

— Какое дело?

— Лекарь пришел, вот что.

Он посмотрел на бабку, недовольно отвернулся.

— Сядь, касатик. — Старуха задвигала бесцветными губами. — Не дотянусь, вон ты какой.

Завертел головой Никита, тяжело посмотрел на Алевтину. Удружила. Но стерпел. Смахнул рукою мусор с лестничной ступеньки в вагон, сел, ничего не говоря.

Знахарка чуть ли не вплотную приблизилась к его лицу. Смотрела, сопела, обнюхивала; Никита сидел неподвижно, в душе начало бродить желание резко вскочить на ноги, чтобы опрокинулось навзничь это черное привидение и прекратилось неприятное сопение над ухом.

— Открой поболе глаза, не боись, — едва ль не шепотом приказала бабка.

Он помедлил, а все же выполнил команду.

— Поширше…

— Да я и так вылупил!..

Старуха долго и пристально смотрела в блеклые, по-больному невеселые его глаза.

— Чего увидала? Чего молчишь? — подступила к ней Алевтина.

Повернулась бабка, прошамкала:

— А ты тута? Сгинь подале… — и опять уставилась в глаза Никиты. — Чего ел, касатик?..

Алевтина разозлилась: командует! Отошла в сторону поселка, выбрала пригорок и села. Долго бабка возилась, Алевтине уже надоело ждать. Но вот перекрестила больного, проследила, как он трудно поднялся по ступенькам. Из вагона Никита отыскал глазами жену и махнул рукой: иди сюда.

А старуха уже направилась к поселку. Встретившись с Алевтиной, бегло взглянула на нее, отвела глаза в сторону, будто провинилась перед ней.

— Лечить надо, — услышала Алевтина.

— Что у него? Доктора, говорит, были, а толку никакого.

— Знаю, он сказал. Я думаю, желтуха…

Перехватило дыхание у Алевтины. Она не знала, опасна ль эта болезнь, слышала, что есть такая, только и всего, но бабка с большой опаской произнесла слово «желтуха», и стало понятно: очень это плохо.

— Как лечить? Чем?

— Травами. Расскажу, как сготовить, это я хорошо знаю. Только наберешь сама, я не сумею, походишь по кустам да оврагам. Ноги бы мне… Научу, как сушить, чтоб без солнца, чтоб постоянно переворачивать…

Старуха говорила о том, что это средство испытано в народе, оно действует наверняка. Она перечисляла жителей поселка, кого избавила от недуга, советовала сходить к ним, пусть сами скажут, что было и что стало.

Алевтина все более проникалась доверием. Она благодарила бабку, заверяла, что придет к ней специально, чтоб рассчитаться. Старуха слушала и в знак согласия кивала головой, — дашь за услугу — хорошо, не посчитаешь нужным — бог судья. Ей все равно, что принесешь: продукты, обувь, одежду, — ни от чего не откажется. Если муж избавится от болезни, одно это немалая радость для нее, а уж остальное… как получится.

Алевтина проводила бабку почти до поселка и вернулась. Желтуха… Вот какое несчастье. Шла медленно, оглушенная неожиданной болезнью Никиты.

В степи темнело. По ногам хлестали уже остывшие будылья бурьяна, пахло оседающей пылью; одинокие звуки, доносившиеся со стороны поселка, были редким напоминанием об уходящем дне. Стукнет топор заработавшегося плотника на ремонте развороченного снарядом жилья, и в застывшем воздухе всколыхнется отдаленное эхо: от станционных построек, что ли, отскочит звук или от вагонов железнодорожных строителей? Еле слышно вскрикнет пойманная на насесте курица и затихает, словно лишенная голоса.

Вечерняя заря тускнела. По краю горизонта розовато светилось небо, радужная полоска становилась тоньше, ее края справа и слева начинали прерываться, и в этих местах земля соединялась с потемневшим небом; Алевтине казалось, что именно оттуда, от разраставшихся перемычек, наступает на степь хмурая ночь, мрак.

Для нее все померкло. О долгожданной встрече с Никитой, о выношенных в душе и отогретых в думах желанных днях совместной жизни она вспоминала как о чем-то недосягаемом теперь.