Один среди волн. Робинзонада: прошлое и настоящее - [3]
Трудно перечислить все профессии, которыми владел Уиллис. Он был и охотником на Аляске, и лесорубом, и фельдшером, и докером, и старателем, и дорожным мастером, но прежде всего он был великолепным моряком. Много лет Уильям Уиллис провел в море. Не раз на парусных судах он огибал мыс Горн.
Уиллис был восхищен легендарным рейсом «Кон-Тики». Возможно, под влиянием эпопеи «Кон-Тики» у Уиллиса родилась мысль переплыть океан на бальсовом плоту.
В 1954 году Уиллис принял твердое решение осуществить свою мечту. Но он будет плыть в одиночку, чтобы иметь право дать рекомендации терпящим бедствие в океане.
Несколько слов о его плоте из бальсовых бревен. Кстати, бревен было семь, что послужило мореплавателю поводом для названия плота «Семь сестричек».
Семь огромных, очищенных от коры стволов бальсового дерева диаметром в три четверти метра были уложены параллельно в ряд и связаны попарно канатом четырехсантиметровой толщины. На эту основу для прочности конструкции поперек были уложены три мангровых ствола, которые затем были покрыты бревнами бальсы диаметром полметра. Палуба плота была сплетена из бамбука. Зная, что установка одного паруса, как на «Кон-Тики», не обеспечит плоту маневренности, Уиллис решил в кормовой части плота установить еще вторую мачту с бермудским парусом. Площадь парусов, которые нес плот, включая кливер, составляла 30 квадратных метров.
На палубе находилась небольшая каюта, а также спасательная лодка. 22 июня 1954 года вальсовый плот Уиллиса стартовал из перуанского порта Кальяо. Вместе с мореплавателем отправились в океан попугай Икку и кошка Микки.
Весьма оригинально Уиллис подбирал провиант. Он был вегетарианец и, конечно же, исключил из рациона мясо. Однако он щедро запасся консервированными и свежими овощами, а также ячменной мукой и нерафинированным тростниковым сахаром.
Пятьсот литров пресной воды он разместил под палубой в металлических бидонах. Кстати говоря, вот это-то и явилось одной из причин, по которой мореплаватель мог очутиться в бедственном положении. «Меня постигло еще одно несчастье, – писал Уиллис, – я лишился всего запаса воды… Тонкая жесть (бидонов. – Авт.) проржавела, и вода вытекла. Я успел спасти стаканов девяносто драгоценной влаги. Еще на «Генриетте» (парусник. – Авт.) я приучился понемногу пить морскую воду, чтобы возместить отсутствие свежих овощей и фруктов, необходимых для бесперебойного функционирования желудка, и потом в плавании всегда пил ее… И все же какой ужас я испытывал, когда увидел, что остался без пресной воды! Сначала я стоял, словно пораженный громом, затем схватил пустые баки, легкие как перышки, и один за другим выбросил в море. Бачки, сверкая серебристыми гранями – они ведь были совершенно новые и проржавели только в швах, – долго танцевали передо мной на волнах, то подпрыгивая вверх, то опускаясь вниз».
Конечно, для мореплавателя потеря практически всего запаса пресной воды сродни катастрофе. До ближней земли – Маркизских островов – было что-то около тысячи миль. Конечно, можно было попытаться доплыть до островов, но, разумеется, не было никакой гарантии, что он сможет подойти к ним и не разобьется на многочисленных рифах. Кроме того, пришлось бы из-за этого крюка отказаться от главной цели – достижения островов Самоа. И Уиллис рискнул возобновить старую привычку: употребление морской воды. К счастью, примерно в семидесяти милях от Маркизского архипелага его застал обильный тропический ливень, во время которого удалось запастись пресной водой.
Еще одна драматическая ситуация произошла, когда мореплаватель оказался в воде. «Однажды я забросил леску. Приманкой служила летучая рыбка, упавшая ночью на палубу. Вокруг плота резвились корифены, одну из них я и хотел заполучить. Вскоре леска натянулась. Вытаскивая ее, я уже знал, что поймал не корифену – зацепленная крючком, она несется пулей, – а акулу. Я вытащил ее на скользкие, обросшие мхом бревна. Она лежала на спине с широко раскрытой пастью, в которой сверкали два ряда зубов. Я вставил в пасть острогу, чтобы извлечь крючок, и начал выдирать его оттуда. Наконец мне удалось его высвободить. В тот же миг хищница, лежавшая почти без движения, ожила и сильным ударом хвоста выбила острогу у меня из рук. Я потерял равновесие и через голову акулы шлепнулся в воду. Обезумев от страха, я быстро перевернулся, чтобы ухватиться за край плота, но он уже покачивался за пределами досягаемости. Тут меня что-то потянуло… Когда я падал, крючок, извлеченный из пасти акулы, зацепился за рукав свитера. Я схватился за леску и начал подтягиваться к плоту, медленно, осторожно – леска была старая, во многих местах она была еле живая… Подтягиваться и плыть мешала поврежденная артерия на левой руке: я порезался о челюсть акулы, за которую в поисках опоры схватился при падении. Благополучно выбравшись на плот, я наложил жгут на рану… Сто дней спустя, когда я высадился на берег, рана еще не затянулась»…
Однако на этом неприятности не закончились. Уиллис серьезно заболел: «Целые сутки я, подавленный, несчастный, валялся на палубе, корчась от боли и то прижимаясь искаженным от мук лицом к бамбуковой палубе, то переворачиваясь на спину. Мне даже хотелось умереть. Я подполз к рации, хотя прекрасно знал, что она не работает, и попытался включить ее в нелепой надежде, что проходящее судно примет мои сигналы. Глаза мои отыскали над дверью каюты острые, как бритва, ножи для разделки рыбы. Вонзить бы один из них в низ живота, откуда по телу растекается боль, и прекратить нестерпимые судороги! Я нацарапал на обрывке бумаги прощальную записку Тэдди. Много часов пролежал я потом без сознания на палубе…»
